Врач из Вифинии. Из третьей части.

[olshananaeva]

Паки для Феди! :))) Ибо более никто в такую жару не читает, видимо.




(Пресвитер Гераклеон, друг Пистифора, также перешел в язычество и был назначен Пигасием, бывшим епископом, а теперь главным жрецом при Юлиане, жрецом храма Геракла, в который решено было превратить церковь епископа Анфима. Севастиан один пытался не пустить людей Гераклеона в церковь, и его очень быстро отправили в местную тюрьму. Леэну лишили имения, Финарету отправили в местный лупанарий. Кесарий и Каллист в Каппадокии. Каллиста вызвал к себе Юлиан для выяснения о том, был ли он с опальным Кесарием или нет…)
+++
Цепь, которой Севастиан был прикован к общей колоде, не позволяла ему выпрямить затекшие ноги как следует, и он лежал на полу, скрючившись, дрожа от холода, страдая от жажды и смертельной усталости.
Он был в полузабытьи, когда кто-то коснулся теплой рукой его плеча.
- Севастиан! Вот ты где! Насилу я нашел тебя. Голодный, небось, как волк?
Фотин сидел перед ним на корточках, доставая из корзины лепешки, смоквы, дешевое вино.
- А хитон твой где? Забрали? Эх, что за люди… Держи мой плащ.
Фотин закутал юношу в свой чиненый-перечиненый серый шерстяной плащ.
- Да тебе уже досталось и бича? – он кивнул на следы от ударов на животе и груди Севастиана. – По животу – больнее ведь, чем по спине…
- Ерунда! – ответил Севастиан.
- Давай-ка маслом намажу.
Севастиан вскрикнул и зажал рот руками.
- Сначала жжется, а потом ничего… - ободрил его Фотин.
Фотин велел ему «пообедать, как следует, пока я тут быстро к другим схожу». Пока он обходил других узников со своей корзиной, Севастиан уже истребил всю снедь.
- А вино что не пил?
- Я с тобой хочу выпить, Фотин, - ответил Севастиан.
-Что ж, давай!
Фотин уселся рядом с ним на каменный пол.
- Как тебя цепью-то то сковали! – сочувственно произнес он. – Словно разбойника.
- Руки-то у меня свободны. Ничего, - бодро ответил Севастиан. – Давай я тебя налью, Фотин!
Он неловко наклонил кувшин, и молодое вино заструилось по ветхому серому плащу, оставляя влажный, темный след.
- Ох, - смущенно проговорил юноша и покраснел от своей неловкости.
- Ничего, не переживай! – Фотин наполнил две простые деревянные чаши и протянул одну Севастиану. – За что мы выпьем?
- Знаешь, - негромко предложил тот, - давай за дружбу?
- За дружбу? – рассмеялся тот. – Охотно!
Они выпили.
- А ты все время сюда ходишь? – спросил Севастиан Фотина.
- Ну да, - ответил Фотин. – Народу-то здесь ох как несладко. Бедные. Пока-пока суд да расправа, а до тех пор сиди-мучайся тут на цепи… Хорошо тем, у кого родные, а каково тем, кто без родни? Вон тот – конокрад, он уж в который раз попадается. Я ему и так, и эдак – не умеешь, не берись. Только изувечат… А есть здесь и убийцы.
Фотин вздохнул и продолжил:
- Тут еще грязно, душно, они болеют. Лечить приходится. Помаленьку справляюсь. Стража меня уже знает, сразу впускает. Как-то стражник один даже домой пригласил – жену полечить. Слава Богу, помогло, а то я так боялся, честно, струхнул здорово. Ничего, жива-здорова, и даже мальчика родила недавно.
Фотин снова звонко рассмеялся.
- Фотин, - осторожно начал еще не совсем захмелевший, но уже осмелевший Севастиан, - а можно тебя спросить?
- Спрашивай, - кивнул тот, и его лицо озарилось светлой простой улыбкой.
- Это правда, что ты… ну… этим… жрецом Кибелы был?
- Чего? – чуть не поперхнулся вином тот. – Это откуда ты такую глупость взял?
- Да все… все говорят… ну… ты понимаешь, - замялся юноша, протрезвев и искренне жалея, что начал это разговор. – Ну, ты же…
Тут он сконфузился и замолчал, покраснев, как вареный рак. Фотин сначала на мгновенье нахмурился, но сразу же лицо его просветлело, и он весело замахал руками на Севастиана.
- Ох, дурачок! Ох, ну и дурачок же ты, Севастиан! Это Харитина выдумала, небось? Вот уж… прости Господи… диаконисса! Кибела ей мерещится на старости лет. То-то я помню – она пару раз какую-то ерунду у меня спрашивала, я и не понял тогда, решил, бабулька совсем из ума выжила.
- Прости меня, Фотин, - все еще красный, выговорил несчастный узник.
- Да за что, дурашка? – рассмеялся Фотин. Севастиан благодарно посмотрел на него. Фотин ласково потрепал его по щеке, повторив: - Дурашка ты…
Он помолчал, потом добавил:
- Если ты хочешь, то я тебе расскажу про жизнь свою.
Севастиан молча кивнул.
- Я из Фригии родом, верно. Видимо, из зажиточной семьи. Не знаю. Мы с матерью и сестренкой на корабле к отцу ехали, помню… а куда? Вот этого не могу вспомнить… кажется, в Эфес. Нам с сестрой всего годков пять и было всего. Мы двойняшки с ней были. Ну вот. Напали морские разбойники на корабль, да. Всех взрослых утопили, детей оставили только… Мамочку утопили, за борт бросили… Ах, Севастиан, жаль-то мне ее как, до сих пор помню, как она рыдала, как нас не отдавала…
Фотин поник головой. Севастиан, загремев цепью, подвинулся поближе к нему, осторожно дотронулся до его плеча.
- … и продали нас с сестричкой разным хозяевам. На рынке в Афинах. Больше не виделись никогда. Я смышленый был, да в пять лет уж и читать умел немного. На рынке надписи стал вслух читать, чтоб сестренку отвлечь, а то она плакала все. Один человек увидел, и купил, чтоб на секретаря обучить. А кто сестренку купил, я и не знаю… Но мне повезло, если уж честно смотреть – хозяин первый выучил меня на секретаря, чтобы перепродать потом, он этим занимался. Да, хорошо относился, не бил почти никогда… У меня почерк хороший. Думаешь, чем я сейчас подрабатываю? Книжки всякие переписываю, и по-гречески, и по-латински. Это Бог меня миловал, что такому ремеслу обучили меня. Ну, обучили да и продали. Другому хозяину. А вот тот-то уж был самодур, прости Господи. Римлянин. В Грецию переехал. Разозлился как-то на меня – ну, честно сказать, просто я под руку попался. Не вовремя вошел. Ну, я знал, конечно, что у него приступ ярости. Как припадок, только в сознании полном. Так надо было все равно кому-то войти, остальные боялись, а не войдешь, как положено, с утра, для секретарской работы, всех под бичи пошлет. Короче, я говорю, ладно, ребята, будь что будет, от судьбы не уйдешь, я пойду, не бойтесь. Я еще же не христианин был. Поэтому и сказал про судьбу. В общем, зашел, а он за это приказал меня наказать… вот эдак… отдал меня палачам…ох, Севастиан! И никакой Кибелы… Без Кибелы все обошлось. А потом велел в поле выбросить – заброшенное поле там было. А лето, жара, сушь.
- Бедный, - Севастиан едва не плакал, прижимая руки к груди.
- Ну, я кровью истекаю, и думаю - «все, умру». В глазах темно уже… И тут слышу – кто-то поднимает меня на плечи и тащит-тащит-тащит. Чую – из сил выбивается. Ох, думаю – бросит сейчас! А сил уже говорить нет, слова не вымолвить, мычу только, а слов не разобрать…Про себя молю – «не бросай, только не бросай, родимый!» А он кряхтит, а тащит. Не бросил. Дотащил до пещерки своей – он в пещере жил, там ведь горы есть, ну вот, он пещеру нашел и жил там. Один. Как философ. Только он христианин был. Кур завел, чтобы мне похлебку варить. Жалко кур-то мне было… но, говорит – ешь! Так и выходил меня. Я и жил бы у него всю жизнь-то. Хорошо у него было… Я ему и говорю – «дедушка Архипп, расскажи про Христа!» Мне всегда узнать хотелось, а настоящих христиан не было. Только харитины да гераклеоны, а мне с ними незачем и говорить было. Я эту шушеру с детства терпеть не могу, Севастиан… А потом дедушка стал помирать, говорит, поезжай к племяннику моему, он в Никомидии живет, Евангелие ему отдай мое. У него красивое Евангелие было, еще при Декии спасенное, ну, когда книги жгли. Вот. Поехал… Ну, Пистифор Евангелие забрал. Место мне при храме дал, и то хорошо. Жить есть где. И ладно. Я сначала грустил по дедушке, а потом решил в тюрьму ходить – помогать. И стало веселее – и мне, и им, бедолагам!
- Хороший, хороший Фотин… - проговорил Севастиан.
- Да уж, - улыбнулся тот. – Знаешь, что? Ты отдохнуть должен. Вдруг завтра на суд вызовут.
- Мне страшно, Фотин, - вдруг признался Севастиан.
- Бедный мой, бедный!
Фотин обнял его, погладил по спине.
- Ты ложись вот – и голову мне на колени клади, ладно? – сказал он ласково. – И уснешь. Ты не бойся – завтра если что, так я в толпе буду. Если что, я до конца рядом. А если отпустят – вместе ко мне домой пойдем. Я неподалеку живу.
- Отпустят, - невесело усмехнулся Севастиан. – Как же.
Он содрогнулся.
- Какая обычно пытка первая? – спросил он шепотом. – Бичевание?
- Тихо, тихо… ты сейчас усни. Нельзя так, - говорил Фотин, кладя ему руку на лоб.
- Фотин, а что с Финаретой?
- С Финаретой? – Фотин, казалось, колебался, не зная, что говорить, потом, решившись, сказал:
- Она с бабушкой своей… в имении…
- Слава Богу! – выдохнул Севастиан.
- Вот, вот – усни теперь.
- Тебе тяжело будет так сидеть!
- Нет, вполне удобно. Ты спи.
- Я подумал, Фотин… ведь и Христа бичевали… да, правда ведь?
- Да, милый мой, да… Ты подожди утра, Севастианушка. Там и видно будет – как и что. Все, что в силах твоих – сделаешь. И не бойся, Он с тобой будет.
- Но ты ведь придешь, Фотин? – проговорил Севастиан, уже засыпая.
- Да, Севастиан, приду, приду, - услышал он уже сквозь сон.
Фотин осторожно начертил на его лбу крест, и юноша провалился в глубокий сон без сновидений.
+++
Севастиан зажмурился – утреннее солнце ослепило его до боли. Воздух был, как густое питье, и он глотал его полным ртом и не мог насытиться после смрада тюрьмы.
- Ты – первый, - деловито сказал приведший его стражник. – Жди. Господа судьи еще не пришли.
Он кивнул в сторону пустого судейского троноса и местом писца рядом с ним. Неподалеку темнела скамья для бичевания, виднелась дыба и еще какие-то страшные очертания неведомых Севастиану предметов. Юноша почувствовал, как все внутри него перевернулось, и судорожно согнулся вдвое, прислонившись к мраморной колонне портика дворца Диоклетиана. Что это за крючья? Что там такое с висящими ремнями?
- Еще время есть – отвести тебя до ветру? – нимало не удивившись, спросил стражник. Севастиан отрицательно мотнул головой – он боялся открыть рот. Невыразимая тошнота подступила к самому горлу.
- Ну, как знаешь, - заметил воин насмешливо. – Обгадишься так обгадишься. Смотри сам.
Севастиан уткнулся лицом в ладони. Еще немного времени – пока течет вода в огромных часах вверху, на стене под слепящим утренним солнцем, - и он пока еще цел, но сейчас большая стрелка достигнет верхней части круга – и его поведут, потащат к этим нечеловеческим орудиям, будут разрывать его тело, ломать его кости, жечь плоть. Каким же он станет, когда допрос окончится?.. Он почти ощутил, как тяжелый воловий бич с железными крючками разрывает его спину, кожу, ребра и, сильно вздрогнув, громко икнул. Холодный пот выступил на всем его теле, содрогнувшемся от приступа озноба – словно его, Севастиана, настигла жестокая трехдневная лихорадка.
«Они будут медленно убивать меня!» - подумалось Севастиану внезапно, и эта мысль, пришедшая изнутри, от скрученных судорогой внутренностей, осталась, впечатавшись, в его мозгу, буравя череп, ломая шейные позвонки. Он ощутил, что более не властен над собой, что все, что он есть – это жалкий, дрожащий и мокрый от пота человечек, которого выворачивает наизнанку страх, ставший болью и тошнотой в голове, груди, кишках…
Он зарыдал от стыда и бессилия – ему показалось, что очень громко, но страж даже не посмотрел на вздрагивающее тело у подножия колонны. Севастиан понял, что плачет беззвучно, судорога в горле не давала рыданиям вырваться наружу.
И, среди этого ничтожества бессмысленной плоти, пришла, словно со стороны, и озарила мечущееся, бессильное что-либо уже думать сердце Севастиана, спокойная и тихая мысль – иная, чем все, что билось внутри его: «Пусть – и со мной, как со Христом. Пусть с Ним убивают. Пусть со мной тоже так…»
Он открыл глаза, прислушиваясь к тишине.
Ветер веял прохладой, слышалось пение птиц, гнездящихся в ветвях бука, а издалека был слышен приглушенный гул рынка. Но все это окутывала, вернее, пронизывала, какая-то сияющая завеса необыкновенной тишины. Севастиан улыбнулся и встал на ноги.
- Вот так, - повторил он, соглашаясь еще раз. – Да. Пусть – так. О Христе мой!
И засмеялся от радости и ликования, почти захлопал в ладоши. Солнце остановилось на небе, остановился ветер, остановилось само небо, птичьи голоса и деревья – все остановилось навек, все стало живым и вечным, живым иной жизнью – той, что переполняла сердце Севастиана - еще мгновение назад испуганное до смерти и несчастное.. Это была человеческая жизнь Того, кто стоял рядом с ним, ободряюще положив ему руку на плечо.
…Севастиан не заметил, как заполнились скамьи, как, наконец, сел на тронос, на судейское место, огромный, похожий на Ромула, центенарий.
- Ты – Севастиан, сын Севастиана, с правого берега?
Словно проснувшись, Севастиан ответил:
- Да.
- Были этот человек среди тех конокрадов, которые увели твоих жеребцов и пятнистую жеребую кобылу, Лукан? – спросил Ромул.
Толстый фракиец пожал плечами:
- Ну нет, - протянул он разочарованно. - Этот – долговязый, тощий, а те – хоть тоже тощие, да только чернявые… верткие такие… прыткие, чай, верно, сирийцы, сиятельный Диомид.
- Свободен, - устало сказал Ромул.
- Следующего сюда по делу о краже лошадей! – раздался зычный голос то ли писца, то ли начальника стражи.
Севастиана сильно пнули в спину.
- Шевелись! – сказал его бывший страж, улыбаясь, и добавил грубовато:
- Не задерживай, проваливай скорее. Не видишь – люди работают!
Юноша растерянно пробормотал «извините», и, хромая, начал пробираться сквозь толпу зевак. «Где же Фотин?» – думал он, ища глазами друга. – «Может быть, его теперь арестовали и он – в тюрьме?»
Его мысли прервал раздавшийся свист бича и дикий, полный боли крик – начался допрос конокрада.
Севастиан почувствовал, как мгла морской волной плеснула в его глаза, и рухнул на камни рыночной площади…
Прохладные капли воды коснулись его лица, и он открыл глаза. Два человеческих лица склонились над ним – темное и белое.
- Ангелам своим заповедует, и понесут тебя, - проговорил Севастиан строку из псалма и отпихнул черного человека.
- Тихо ты, Севастиан! – рассмеялся Фотин. – Это Элевтер, раб Каллиста врача. Эфиоп он. А ты чего подумал? Мы опоздали немного, выехали поздно, но раз Каллист врач с Диомидом поговорил, то я уж и не волновался так о тебе…
Севастиана удивило слово «выехали», но он решил, что ослышался.
- Пойдем-ка в повозку, - сказал Фотин. – Нечего здесь торчать, зевак собирать.
Элевтер согласно кивнул, и они вдвоем помогли юноше подняться. Он схватился за их плечи и бодро сделал несколько шагов, но потом ноги у него подкосились.
- Батюшки, - вздохнул Фотин.– Совсем заморили тебя, беднягу! Элевтер, понесли!
И они потащили его к повозке - эфиоп все так молча, с сочувственным видом, а Фотин – что-то приговаривая.
Он окончательно пришел в себя, когда Леэна напоила его теплым вином и накормила свежими лепешками с медом. Вкус пищи показался ему восхитительным.
- Три дня не ел…Как ты себя чувствуешь, сынок? – спрашивала Леэна.
- Нет, ел, госпожа Леэна. Фотин приходил ко мне…
Леэна уложила его к себе на колени.
- Трогай, Агап! Едем!
Из-под локтя Леэны выглянула круглая мордашка Поликсения. Севаст выглядывал из-за плеча Элевтера.
- Я с Агапом сяду, госпожа Леэна, - сказал Фотин. – Тесно тут.
- У тебя теперь есть раны за Христа? – восторженно спросил Севаст.
- Больно было? – сочувственно спросил Поликсений, гладя брата по щеке.
- Мальчики, перестаньте болтать глупости! Агап, трогай же! Сынок, ешь! – сказала Леэна.
- Так тебя не бичевали? – разочарованно протянул Севаст.
- Типун тебе на язык! – впервые раскрыл рот Элевтер. – Чего брату пожелал?!
Леэна гладила Севастиана по волосам.
- Мы не могли к тебе в тюрьму придти, Севастиан… если бы не Каллист врач… ну, потом ты все узнаешь. Все позади, теперь закрой глаза и спи. Ты очень устал.
- А Финарета выходит замуж, - сообщил Поликсений.
- За кого? – растерянно спросил Севастиан.
- За Каллиста врача, конечно, - невозмутимо ответила Леэна.
– Она нас с Ксеном на свадьбу уже позвала. И тебя позовет, - снова просунулась из-за плеча Элевтера темноволосая голова.
- Без тебя-то уж какая свадьба, Севаст! – заметила Леэна. – И то верно.
- Я думал сначала, что они с Александром врачом поженятся, - продолжал Севаст. – А тебя пресвитером выбрать хотят! Чур, меня первого крестишь! Я раньше, чем Ксен, догадался попросить!
- Тише, мальчики! – повысила голос Леэна. – Севастиан не так должен был услышать эту весть! Дитя мое, община храма епископа Анфима желает тебя в пресвитеры.
- Как же… - начал Севастиан.
- Тише, не вскакивай! Мы хотим тебя. Завтра десять человек отправляются к хорепископу. Да, мы знаем, что ты очень молод, но это не имеет значения.
- Да, Севастиан, - твердо добавил Фотин, обернувшись с места возницы.
- Чур, меня первого крестишь! – снова завопил Севаст с удвоенной силой.
- Тихо, дурак! – завопил Ксен в ответ. – Братик устал! Он спать хочет!
Он уткнулся в плечо Севастиана.
- Там ведь спать только стоя можно, да? Бедный… И цепью приковывают…
Севастиан высвободил руку из-под плаща и обнял Ксена.
- Ты скучал без меня, братишка?
- Я молился за тебя, - серьезно сказал тот. – Молился, чтобы тебя отпустили.
- А я тоже молился! – протиснулся, наконец, к ним Севаст. – А я молился, чтобы ты стал настоящим мучеником!
- Мальчики! – Леэна хлопнула ладонью по боковой стенке повозки.
- Смотри, вот же у тебя раны за Христа! – закричал в восторге Севаст и ткнул брата в живот. Севастиан вскрикнул он неожиданности. Леэна молча отвесила Севасту подзатыльник. Тот, потирая голову, вытянул шею и поцеловал брата в багровый след от бича.

Comments

[tozhe-kot.livejournal.com]

я читаю! меня жарой не испугаешь:)