olshananaeva: (Default)
- Я слушаю тебя, сиятельный Диомид, - невозмутимо проговорил Кесарий, но заметно побледнел.

- Вот распоряжение императора Юлиана. Прочти, - сказал Диомид, протягивая ему пергамент.
Кесарий, превозмогая неожиданно накатившую слабость, протянул руку и взял императорский указ.

- Здесь о каком-то Кесарии враче, - быстро сказал Каллист, заглядывая через плечо друга. – К нам это не имеет никакого отношения.

- … если Кесарий, сын Григория, епископа галилеян, в ближайшие дни не вернется в Назианз, где он должен находиться в продолжение своей вечной ссылки, то следует подвергнуть допросу всех его родных, особенно мать, Нонну, ибо это ее любимый сын, и она, несомненно, знает, где он скрывается, - прочел Кесарий побелевшими губами и сглотнул. – Да, печать и подпись императора Юлиана…

Кесарий поднял глаза на Диомида.

- Что ж, зови воинов, - молвил он, затем встал и, немного пошатываясь, шагнул к центенарию, протягивая ему обе руки, словно для уз. – Я обманывал всех, скрываясь под чужим именем. Я – сын Нонны. Не троньте мою мать.
olshananaeva: (Default)
…Поликсений лежал на постели в полузабытьи. Его светлые кудрявые волосы были мокрыми от воды – Верна только что сменил примочки – и кудри ребенка распрямились в тонкие куцые пряди.

- Ксен! – окликнул его Каллист, поднимая его на руки. – Ксен! Поликсений!

Тот приоткрыл глаза.

- Я – теперь чей раб, Каллист врач? Можно, я буду вашим тогда рабом?

- Ксен! – воскликнул Каллист растерянно. – Что ты городишь?

- Я буду вас слушаться, - продолжил Поликсений. – Я буду вам помогать. Я писать умею…и читать…

- Сейчас, сейчас, - проговорил Каллист. – Сейчас Верна приготовит тебе ванну. У тебя лихорадка.

Он прижал ребенка к своей груди и вынес на веранду. Сгущались сумерки.

- Возьмите меня, пожалуйста, к себе, - попросил Поликсений, заглядывая ему в лицо. – Я буду самым верным вашим рабом.

- Ксен! Что ты чудишь! – Каллист слегка встряхнул его, и мальчик, вскрикнув, испуганно обхватил его за шею.

Вдруг Каллист все понял.
olshananaeva: (Default)
«Каллист – Александру, - радоваться!

Друг мой, я не в силах поведать словами, как я был рад твоим письмам (весьма благоразумно было с твоей стороны писать мне каждый день подробное письмо, с тем, чтобы я получил сразу из рук приехавшего Севастиана описание твоей жизни день за днем). Читая твой дневник – если позволительно так называть сборник твоих писем – я словно прожил эти дни рядом с тобой, радуясь улучшению в твоем здоровье. О том, что тебе явно идет на пользу пребывание в Астаке, я узнал и от Севастиана (а его прыщи, действительно, почти прошли!).

Спрашиваешь, как я? Мне не на что жаловаться, кроме разлуки с тобой. Вечерами мы разбираем с Верной хозяйственные книги, утром я обучаю мальчиков. Ксен очень способный, и постоянно меня радует своими успехами. Севасту пошло на пользу лечение припарками из промасленного папируса. Зная о его склонности к дискразии, я не принуждаю мальчика к занятиям, чтобы не довести его до припадка. После занятий я позволяю детям пойти порезвиться, а сам читаю книги…»

- Каллист врач!

Каллист оторвался от письма и отложил стиль.

Верна уже конвоировал к нему Ксена и Севаста, держа их за уши. Севаст хныкал, Ксен молчал, а за ними молча следовал приехавший на несколько дней Севастиан – он тащил за собой огромный медный таз.

- Вот они, негодники! – возгласил Верна, ставя незадачливых братьев перед Каллистом, как перед судьей. – И ты, Севастиан, хорош – раз приехал, то уж и смотри за братцами!

- И-извините, - проговорил Севастиан, крепко держа таз, в котором отражалось августовское солнце.

- Сели, понимаешь, в этот таз вдвоем, и съехали со склона оврага! И не раз, и не два! – говорил Верна, отпуская уши братье, и толкая их в сторону Каллиста, призванного, по мнению управляющего, быть в этом деле судией нелицеприятным.

- Да? – оживился Каллист. – Мы, бывало, с Диомидом тоже…

- Барин!!! – Верна сурово покачал головой.

- Мы никогда с Диомидом не делали таких вещей… не испросив разрешения моего дяди, - стараясь казаться твердым, произнес Каллист.

Севастиан улыбнулся. Его лицо уже перестало быть настороженным и напряженным – и даже уродующие его прыщи почти исчезли. За то время, что он провел в Астаке, он загорел и даже стал как будто шире в плечах.

- Их надо наказать, - напомнил неумолимый Верна,указывая на все еще хнычущего Севаста и на Ксена, большими чистыми глазами смотрящего на Каллиста.

- Наказать?! А, ну да… Никаких сладостей всю неделю… нет, три дня…Три дня без сладостей! – твердо возгласил Каллист и добавил сурово: - Слышали? Теперь ступайте!

Севаст от изумления перестал даже хныкать. Ксен деловито, по-взрослому, взял его за руку и повел прочь.

- С ума сойти – по склону, по такой густой траве! В августе! – говорил и говорил Верна.
– А сейчас время такое – дипсы на каждом шагу. Не ровен час… сохрани Христос и Пантолеонта… А вы – на три дня всего без сладостей!

Он ушел, недовольно покачивая головой, Севастиан с тазом последовал за ним.

Каллист снова хотел приняться за письмо Кесарию, но отвлекся, смотря на солнечные блики в пруду с золотыми резвящимися рыбками. Он начал думать о том, как они однажды разговаривали с Финаретой у этого пруда. Финарета – золотоволосая и легкая, как бабочка или рыбка, с зелеными глазами, в которых блестят солнечные зайчики, зачерпывает воду в ладони выплескивает ее, распугивая рыбок…
olshananaeva: (Default)
Врач из Вифинии.
Часть вторая "Сын весталки"
Глава 22. О забытых вещах
Вдруг раздался пронзительный крик Финареты, к которому почти мгновенно присоединился еще более громкий крик Севаста. Верна быстро зажег большую лампаду и осветил часовню. Девушка с искаженным от страха лицом указывала на высокую фигуру в белом хитоне, закрывавшую собой дверной проем. За спиной пришедшего светила луна, создавая вокруг него золотистый ореол.

- Александр, дитя мое, - вздохнула Леэна с укоризной, протягивая к страннику руки. – Что это за шутки?

- Дошел… - прошептал Кесарий и упал в ее объятия, едва не перевернув дубовый столик, который вовремя успел подхватить Каллист, верно следовавший за другом.

- Слава Асклепию и Пантолеону, дошел! – выдохнул вифинец.

… Потом было столько радостной суеты и шума, что Верна не успел отругать Каллиста за эти слова. Кесария уложили на принесенные подушки, а Ксен молча приволок медвежью шкуру.

- Ты что, ее же Севаст сколько раз уже описал! – зашептал Севастиан.

- Ничего, мы же ее протирали и сушили на солнышке, - деловито отвечал Ксен. – Она теплая, - добавил он.

- Я же просил тебя не говорить!!! – завопил подслушавший их разговор темноволосый брат Ксена и бросился на него с кулаками.

- О чем? – спросила Леэна.

- О том, что Севаст в постель мочится иногда, - ответил смущенно Севастиан.

- Рогожку-то надо было взять! – покачала головой Анфуса. – Я таких ребятишек по глазам узнаю. Никогда не ошибаюсь.

- Это ничего страшного, - ответил Ксен по-взрослому. – Севастиан тоже до тринадцати лет писался, так мама говорила. А потом все прошло.

Теперь Севастиан выглядел не лучше Севаста и исподтишка показывал брату кулак.

- Это же все медицина, это не стыдно, - заявил Ксен. – Я сразу сказал, надо у Каллиста врача спросить, как Севаста лечить.

- А что, мальчик прав, - оживился Каллист. – Есть очень хорошие припарки.

- Да, из папируса, варенного в масле, - продолжил Кесарий, открывая глаза. – Старинное испытанное египетское средство. Мне Мина, мой друг, рассказывал. Да не смущайся ты, Севаст, это часто в детстве бывает, слабость мышц – больше ничего. Вот Грига мой… тоже был любитель ночных приключений … Он же слабеньким родился, - вздохнул Кесарий с сожалением, - хоть и старший из нас.

Кесарий оперся локтем о подушку, устраиваясь на медвежьей шкуре.

- Нас с ним вместе этими припарками из папируса лечили, потому что сперва не могли разобрать, что это только Грига страдает такой слабостью. А он сначала себе в постель надует, потом ко мне, в мою сухую кровать перебирается среди ночи, во сне. Я его пускал, мне жалко его было. А под утро он снова… Вот нас двоих и лечили…

Кесарий рассмеялся – и не он один.

- А потом мама нашла египетского врача, он Григу и вылечил, а на меня посмотрел, и сразу сказал, что по глазам видно – меня лечить не надо.

- Я же говорю, по глазам все видно! – торжествующе воскликнула Анфуса.

- Верна, у нас есть старые папирусы, надо их достать, и завтра мы начнем лечение мальчиков, - сказала Леэна.

- Меня не надо лечить! – заволновался Севастиан. – Только Севаста.
olshananaeva: (Default)
21. О сыновьях и братьях.
- Ксе-ен! Ксе-ен! – жалобно стал звать его брат.

- Чего тебе? – не сразу отозвался он.

- Представляешь, Ксен, а торговка, тетка Агриколая, и ее соседка, тетка Евтропия, сказали, что Севастиан – тоже сын Леэны. Как Александр. Она Александра в Рим подкинула, грамматику Марию Викторину, а Севастиана – нашим папе с мамой.

- Глупости! – с чувством возразил белокурый мальчик. – Тоже мне! Слушаешь глупых торговок, толстую Агриколаю и кривую Евтропию.

- Нет, не глупости! Так все на рынке говорят, не только Агриколая с Евтропией!

- Ну, рынок у нас в Никомедии – прямо как суд кесарский, - с умным видом сказал Ксен.

- Я вот думаю, отчего она Александра признала, а Севастиана – нет, - вздохнул черноволосый мальчик, и прозрачные крупные слезы покатились по его бледным, исцарапанным щекам.

Ксен молчал.

- Может, я тоже – ее сын! – продолжил он, вытирая слезы. На его бледных щеках появились серые разводы. – Она нас с Севастианом просто маме отдала на воспитание.

- Глупости, - отрезал Ксен, сам готовый разреветься. – Нас с тобой у мамы одна и та же повитуха, Липоиппа, принимала. Она-то знала, что мы – е-ди-но-у-троб-ные братья.

- Померла она уже. Кто проверит? – всхлипнул Севаст.

- Точно я тебе говорю. Я сам слышал, как она маме говорила – «они единоутробные, все равно, что родные, неважно, что отцы разные».

- Да? – переспросил вдруг повеселевший Севаст. – Это хорошо. А то я уже было подумал, что у нас и отцы разные, и матери… и вообще, мы чужие.

- Нет, Севаст, мы не чужие, - твердо сказал его младший брат и подойдя, обнял его и вытер его слезы.
olshananaeva: (Default)
- Звезды влияют на погоду, и, следовательно, на болезни и их течение, - ответил Кесарий уже более серьезно. – Кстати, у тебя Марс, хоть и в Водолее, но под благоприятным аспектом Меркурия – тебя выкупят. - Откуда? - У пиратов. И вообще, Юпитер в Близнецах говорит о твоем благородстве в поиске божественной истины. - Знаешь, мне пора, - встал Каллист. - Куда это ты собрался? – встревожился Кесарий. - Сейчас – час Марса, неблагоприятен по всем законам хронократории. - Диомид пригласил. - Развлекаться идешь? – со вздохом спросил Кесарий. - Если, по-твоему, лечение геморроя у писаря Диомида – это развлечение, то да, я иду развлекаться, - ответил Каллист. - Скажи, а у Диомида ведь есть баня? – с тайной надеждой спросил Кесарий. - Есть, конечно! – ответил весело Каллист. Кесарий еще более приуныл. - Баня… как мне хочется в баню… Слушай, давай я с тобой поеду к Диомиду? - Ты в своем уме? Или тебе Марс по всем законам хронократории поразил, лишив рассудка? - Я уверен, баня повлияет на мое здоровье только в самую лучшую сторону! – воскликнул Кесарий. - А твой шрам повлияет на умозаключения Диомида далеко не в самую лучшую! – заявил Каллист бывшему архиатру. Тот вздохнул, подпер щеку ладонью, и стал яростно заметать веткой акации круг генитуры Каллиста. - Ну да, - упавшим голосом произнес, наконец, Кесарий – Ну да. Шрам. Особая примета. Иди же, что ты стоишь? Как раз в час солнца и доберешься до больного… все будет успешно… по всем законам хронократории… )
olshananaeva: (Default)
- Мне ни клистира не ставил Фидон, ни притронулся даже,

Только в бреду я о нем вспомнил – и умер тотчас. – продекламировал Каллист.

Кесарий рассмеялся.

- Рано ты смеешься, - заметил Каллист. – Сегодня мы займемся промываниями. Верна уже готовит все, что надо.

+++- Вот видишь, тебе сразу стало лучше, - сказал довольно Каллист, когда процедура закончилась и несчастного Кесария перенесли в его спальню.

- Когда эта пытка закончилась, то стало лучше. Намного, - кивнул тот.

- Дай-ка живот пощупаю. Ну вот – видишь, как хорошо. Послезавтра повторим.

Кесарий обреченно откинулся на подушки и отхлебнул из чашки, принесенной Агапом.
- Что за гадость! Что ты здесь смешал?

- Сок кедровых ядер, миндаля, мед…

- Надо же, вроде все – вещи хорошие, почему же на вкус такая гадость? – проговорил задумчиво Кесарий.

- Дай-ка попробовать, - забеспокоился Каллист. – Что ты выдумываешь! – возмутился он, отхлебнув из чашки. – Очень приятный на вкус напиток. Густой, конечно, но таким он и должен быть.

- Тебе нравится? Так хлебни еще, - невинно предложил Кесарий. – Тебе тоже надо силы поправить. – А отчего он густой-то такой?

- Там яйца взбитые.

- Яйца?! – в возмущении воззрился на товарища Кесарий. – Опять?! Ты же знаешь – я терпеть их не могу!

- Нет, без них обойтись никак нельзя. Пей, не морочь мне голову.

- Дай лучше мне фиг, - потребовал Кесарий, ворочаясь в своей постели и поглядывая в сторону блюда на столике в отдалении.
olshananaeva: (Default)
Кесарий проснулся и, сев на постели, позвал:

- Трофим!

- Да, хозяин! Изволите еды вам принести?

- Еды? – задумчиво проговорил Кесарий. – Нет… Принеси воды – пить очень хочется. Полдень уже минул?

- Да, хозяин, уже далеко за полдень, - отвечал Трофим, сочувственно глядя на него и подавая кубок с водой. – Желаете ванну принять?

- Каллист в иатрейоне? – спросил Кесарий.

- Каллист врач в порт уехал, провожал молодых врачей, в Александрию и на Лемнос.

- Святые мученики… Что же он меня не разбудил! – воскликнул Кесарий.

- Не хотели они вас будить, жаль им было очень вас беспокоить. Вы же из сената вчера еле живой вернулись!

- Да, устал, конечно, но я очень доволен… хотел их поблагодарить, рассказать… а проспал до обеда, - раздраженно проговорил Кесарий. – Письма есть?

- Три письма всего, - ответил Трифон, подавая их хозяину.

- От Григи! – воскликнул он радостно, и менее радостно продолжил: - Так, а это от папаши… а вот это - от Митродора…

Кесарий быстро разломил печать на письме Григория и начал читать, все более и более удивленным тоном:

- «… и что еще скажу? Зачем похоронил ты себя еще живым, отказавшись от Христа? Зачем заставил мать твою плакать о тебе, как Рахиль о чадах своих, злочестивым царем убиенных? Зачем уязвил сердце мое неисцельной раной? Зачем предал наш братский союз во Христе? Зачем заставил меня писать надгробные речи тебе, еще живому?»

- Грига, ты с ума сошел, - пробормотал Кесарий, и распечатал письмо отца.

- «Нечестивейший из сыновей, Авессалому поревновавший в оскорблении отца…», - зачитал он из второго письма. – Так, здесь все понятно, - сказал он и, отшвырнув письмо в угол, вскрыл третье письмо, от Митродора, и стал пробегать его расширенными от удивления глазами.

- Барин, вам вина не подать? – испуганно спросил Трофим. – Вы что-то побледнели совсем.
Кесарий со стоном обхватил голову руками и закрыл глаза.

- Святые мученики… - повторял он. – Святые мученики…

- Господин Митродор прибыли, - осторожно сообщил вошедший на цыпочках Гликерий.
Кесарий вскочил на ноги, быстро, без помощи Трофима, накинул хитон, плащ и бросился встречать гостя.

Митродор, улыбающийся и довольный, стоял на покрытой персидским ковром мраморной лестнице, любуясь статуями нимф.

- Радуйся, о Кесарий! – воскликнул он. – Не знал, что ты так поздно встаешь!

- Знаешь, Митродор, - нежно проговорил Кесарий, стискивая в кулаке письмо, - знаешь, друг мой возлюбленный, что за сон я видел сегодня ночью?

- Что за сон? – оживился Митродор, разворачиваясь к нему всей своей огромной тушей, обмотанной в лиловую тогу.

- Мне явился Асклепий, Митродор! – сладко проворковал Кесарий.
Митродор просиял.

- Вот видишь! Как вовремя! Расскажешь это императору завтра на диспуте! А что он тебе сказал?

- Он сказал мне, Митродор…- перешел на шепот Кесарий, будто ему сдавили горло, - он сказал мне, что хочет научить меня одному приему в панкратионе…

И он ударил Митродора левым локтем в челюсть. Раздался легкий хруст, и секретарь по диспутам осел на ковер рядом со статуей Судьбы-Тюхе.

- Хо-ро-шо… - пробормотал он. – Не слышал о таком. Но…я думал ты предупредишь…прежде чем показывать!
olshananaeva: (Default)
-Ты все-таки решил пойти на ипподром, Кесарий? – удивленно спросил Каллист.

Кесарий открыл рот, чтобы ответить, немного так постоял, и, закрыв рот, глубоко вздохнул. Потом неожиданно спокойным голосом размеренно и четко проговорил в ответ:

- Нет, Каллист, я не иду сегодня на ипподром. Я буду доделывать доклад для императора Юлиана. Ты, если хочешь, можешь идти. Ребята, вы тоже идите – а то с ума сойдете над дощечками. Вы мне очень помогли, спасибо.

- Я не собираюсь идти на ипподром, - заявил Каллист.

- Кесарий врач, - подал голос Фессал, подняв голову от стола, за которым он сидел, занятый перепиской архиатра. – Я не пойду на ипподром. Я не люблю конские бега. Так что можете на меня рассчитывать.

Посидоний и незаметно пришедший из иатрейона Филагрий, в хирургическом фартуке и с зубными щипцами в руке, стояли рядом и подозрительно молчали.

- Вы-то хоть не отказывайтесь от ипподрома! – неожиданно рассмеявшись, проговорил Кесарий.

- Нет-нет, Кесарий врач, что вы, мы не отказываемся! – заверил его хирург-геракл.
- А ты, Гликерий, останешься мне помогать, - заметил Кесарий. – Ты же христианин, и не идешь на ипподром.

Филагрий, с трудом сдерживая смех, уткнулся лицом в занавесь. На нежном девическом лице Посидония заиграла улыбка. Фессал рассмеялся.

- Он же за «красных» всегда болеет, Кесарий, - сказал Каллист. – Даже я знаю.
- Это он пребывал в гибельном заблуждении до тех пор, пока не принял спасительное омовение в водах крещения, - ответил Кесарий. – Правда, Гликерий?

Гликерий, растерянный, переводил взгляд с Кесария на Трофима и, наконец, завопил тонким голосом:

- Это ты, Трофим, эллин злочестивый, все подстроил!

- Тихо! – отрезал Кесарий. – Ты слышал, что я сказал? За работу!

Филагрий и Посидоний переминались с ноги на ногу.

- Вы велели закрыть иатрейон, Кесарий врач? – наконец, спросил хирург.

- Да, - сдерживая улыбку, ответил Кесарий. – Вы места хотите пораньше занять в амфитеатре? Ну идите… рукоплещите своим «синим».

- Все халкидонцы поддерживают «синих», - с гордостью сказал Филагрий, кладя свою ручищу на плечо младшего брата. Они быстро удалились, и с улицы скоро заслышались их веселые голоса.

- Не хотите ли и вы уйти? – спросил Кесарий, быстро, но внимательно прочитывая свои таблички.

- Перестань, Кесарий, мы тебя не бросим, - ответил Каллист. – Но я думаю, что тебе-то как раз и стоит пойти на ипподром.

- Это с чего ты взял?! – возмутился архиатр, отрывая усталый взгляд от записей.

- Потому что там будет император Юлиан. И тебе непременно надо…

- Императора Юлиана там не будет, - перебил его Кесарий. - Он ненавидит ипподромы и конские бега. И в этом мое счастье. А несчастье мое в том, что он любит жертвоприношения, на которых должен присутствовать сенат в полном составе. Я скоро его гимн Матери Богов наизусть знать буду. Хоть бы он разок в асклепейон сходил, что ли… тогда бы я лучше бы представлял себе, что там можно реформировать.
olshananaeva: (Default)
«У нас в роду такая болезнь», - с сочувствием к младшему брату проговорил Савел. – «Нас она, милостью Христовой, обошла, а он, бедняга, так мучается, с детства».

«Надо соблюдать диэту», - заговорил Каллист. – Не есть острого, не пить вина…А также надо понуждать его пить больше воды – юноши всегда склонны пить меньше воды, чем девушки".

«Вот, что я тебе говорил, Мануил!» - воскликнул горячо Савел, и далее разговор какой-то время шел уже по-персидски. Потом, извинившись, братья с почтительностью стали задавать вопросы Каллисту, и он подробно объяснил им все, как советовал Аретей Каппадокиец поступать при почечнокаменной болезни. –«И еще хорошо поехать на воды», - добавил он.

«О, у нас есть источники, в горах, в Персии!» - вздохнул Савел. – «Видишь, Мануил, я же говорил тебе, зачем мы его берем сюда с собой – здесь он и разболелся!»

«Не всю ведь жизнь ему сидеть при маме!» - ответил Мануил Савелу. – «Надо приучаться к мужской жизни!»

«Ты его приучил уже к мужской жизни, заставив выпить вина!» - возмутился средний перс. – «А теперь у меня сердце кровью обливается, видя, как он страдает!»

«Красное вино и ячменное пиво пить нельзя ни в коем случает», - подтвердил Каллист.

«Ты погубишь Исмаила, брат!» - воздел Савел руки к небу. – «Погубишь сына старости матери твоей!»

Каллист, опершись на расшитую алую полушку, осматривал роскошный триклиний. Здесь были и позолоченные ложа для пиршества, на одном из которых возлежал он, и изысканные вазы, блюда, кубки и статуэтки, в изобилии находящиеся повсюду. Персы-рабы приносили и уносили щедро приправленные кушанья, от которых у Каллиста перехватывало дыхания, и он не раз просил долить ему в кубок воды.

«Как вы думаете, Каллист врач, - спросил заботливо Савел, - «вот такую курицу можно ведь вполне Измаилу кушать?»

«Какую курицу?» - тщетно пытаясь залить пожар от перца в глотке, спросил Каллист.

«Вот это нежное блюдо из курицы, которое вы только что попробовали», - объяснил Мануил, и воспользовавшись тем, что у Каллиста на несколько мгновений исчез дар речи, добавил:

«Это и грудному младенцу повредить не сможет, Савел, брат мой, отчего ты задаешь такие неразумные вопросы нашему почтеннейшему гостю?»

«Так вы кормите вашего брата вот этим?» - спросил Каллист, и персы затрепетали перед ним, как при Марафонском сражении.
olshananaeva: (Default)
- Как дежурство? – подмигнул Посидонию Кесарий. – Гладиатора Элефанта ранили, я слышал.

- Ничего, - бодро ответил Посидоний. – Вот, бегу, инструменты захватить…

- А что раба не позвал?

- Всех, кто был, уже позвал. Рабы закончились, теперь самому приходиться все делать, - ответил Посидоний.

- Рабы закончились? – затрепетал Гликерий, несший следом за своим хозяином сундук с инструментами и лекарствами. – Как это, почему это? Он их поубивал всех, гладиатор Элефант?

Далее- http://www.proza.ru/2011/05/07/443
olshananaeva: (Default)
В храме Двенадцати Апостолов царил полумрак. Символические плиты с именами галилейских странников темнели, уходя вглубь, словно камни мощеной римской дороги. У тринадцатой плиты, на которой по-латински и по-гречески было написано «Флавий Валерий Аврелий Константин», стояли трое – двое свободных, в дорогих плащах, и один раб в шерстяной тунике.
- Поправь лампаду, и пойдем дальше, Трофим, - сказал рослый молодой человек. – Еще надо успеть к Пантолеону. Теперь недолго разрешено базилику держать открытой.
- Погодите, господин Филагрий, пусть хоть погорит при нас маленько… вот, и ладан надо бы возжечь, - раздался знакомый лидийский говорок Трофима.
- Ладан мы купили Пантолеону, - ответил молодой хирург.
- А покойному императору, божественному Константину? – заспорил Трофим. – Нет уж, вы с господином Каллистом как хотите, но раз уж мы пошли к святыням за хозяина молиться, то надо делать все, как полагается.
- К Исиде надо бы сходить, - проронил вдруг молчавший Каллист.
-Надо бы! – поддержал его Филагрий. – Но для этого надо из столицы ехать в Смирну или Эфес… хотя маленький исидейон есть в Потамее.
- Лучше в Александрию, - вздохнул Каллист.
- Ах, барин, вижу я, что если бы вы могли, пешком за хозяина к матери Исиде в Александрию бы пошли! – всплеснул руками Трофим. – Да и я тож.
Ладан на надгробной плите Константина Флавия поднимался вверх легкими, прозрачными кольцами. Невесть откуда проникший луч света радостно засиял через тонкую ароматную дымку.
- Хороший знак, - улыбнулся Филагрий.
- Император-то, божественный Константин, в полдень умер, - добавил Трофим. – Он теперь такой же у христиан герой, как ихний Иисус.
- Прекрати говорить глупости, Трофим! – неожиданно разозлился Каллист.
- Раз я глупости говорю, что вы тогда со мной по святым местам решили ходить? – ответил невозмутимо раб Кесария. – А то, что в Новом Риме святыни есть только христианские, с этим ничего не поделаешь – божественный Константин жаловал веру христианскую, и город нарочно такой построил, без храмов священных…
- Статуи Диоскуров еще есть, - вспомнил Филагрий. – Пойдем потом к ним, после Пантолеона?
- Статуи Диоскуров? – пожал плечами Каллист. – Да это просто статуи, городское украшение, ничего божественного. Было бы больше времени – съездили бы в Пергам к Асклепию…
Он вспомнил Иасона и добавил:
- Впрочем, асклепейон есть неподалеку от Нового Рима. Я думаю, там и статуя Исиды есть. Надо будет собраться и съездить, жертвы принести.
- Главное, чтобы Кесарий врач не узнал, что мы за него жертвы приносим, - заметил Филагрий.
- Он не против того, что Трофим за него приносит.
- То – Трофим, а то – мы.
- Да, ты прав, Филагрий, - согласился Каллист. – Но я действительно очень беспокоюсь за него. Все эти речи императора о том, что он не будет гнать христиан, подобно тому, как христиане гнали язычников, кажутся мне…
Филагрий предупреждающе сжал его руку. Рядом с ними незаметно за время разговора, словно из-под плит, выросла фигура девушки, закутанной, подобно весталке, в покрывало с головы до ног.
- Сейчас сюда придет император Юлиан, - шепотом сказала девушка. – Не думаю, что вы поможете Кесарию врачу тем, что Гелиодром застанет вас у могилы его дяди-христианина.
Дымка ладана на время то открывала, то закрывала лицо девушки. Каллист узнал в ней Лампадион, певицу-рабыню Митродора.
Она поняла это и слегка улыбнулась ему – печально, как всегда.
- Исидейон есть сразу на том берегу, Каллист-врач, - добавила она шепотом, а потом сказала совсем неслышно – он прочел по ее губам: – Я тоже хожу молиться туда, за него.
Но вторая группа людей, показавшаяся в светлом, как небо, проеме входа, между двух белых колонн, заставила врачей, Лампадион и раба со всех ног броситься в темную глубину храма. Каллист, споткнувшись о надгробие, с шумом упал, и все его спутники в страхе остановились, пригнувшись, а Лампадион опустилась на колени.
Юлиан и его малочисленная свита не заметили ничего необычного. Они остановились и ждали, пока рабы императора не поставят переносной походный жертвенник.
Далее:
olshananaeva: (Default)
- Тьфу-тьфу-тьфу, как же теперь пищу-то на базаре покупать, - раздался испуганный шепот.- Все теперь идоложертвенное будет…
- Замолчи, Гликерий. Не примет Август Юлиан нашего хозяина ко двору, вообще тебе не придется пищу покупать, и продадут тебя в такое место, где работать надо, а не дурака валять, - отвечал Гликерию Трофим. – Тебя бы на войну – живо бы поумнел.
- Наша война не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной, - заявил Гликерий. – Вон сколько бесов в воздухе летает от нечестивых знамен поганого Гелиоса.
- Ты громче, громче кричи – авось император услышит и за такого мудрого раба Кесария врача приблизит и наградит! – зашипел Трофим, замахиваясь на Гликерия.
- А, по моему мнению, Кесарию врачу надо бы пострадать за Христову веру и венцом мученическим загладить свои грехи! – заявил Гликерий.
- Грехи?! Это у нашего-то господина грехи? – завопил Трофим. – Ты хоть раз его с женщиной видел? Ты хоть раз его пьяным вдрызг видел? Ты его на ипподроме видел? Да что я говорю! Он тебя или кого-нибудь из рабов под бичи хоть раз посылал?
Трофим задыхался от возмущения.
- Нет, - с достоинством ответил Гликерий. – Но одного он не довел до совершенства – веры своей христианской, от матери им унаследованной, потому и молю я Пантолеона врача, чтобы сподобил его сегодня мученического венца.
- Что?! – выдохнул Трофим, хватая Гликерия за грудки. – Пантолеон герой, ради Христа, не слушай этого дурака! Я, как можно будет вниз спуститься, да к тебе придти, ладана и свечей тебе в базилику принесу, только не слушай этого дурака Гликерия, даром, что он христианин! Но ты же умный, ты же разберешь, Пантолеон, когда дурачина тебе молится, а когда – человек в нужде…
Посидоний хохотал, Филагрий улыбался, а Каллист нервно сжимал кулаки. Губы Фессала беззвучно двигались – он молился.
Гликерий, в страхе вырываясь из рук Трофима, сделал неверный шаг с крыши, и приземлился бы с высоты третьего этажа среди марширующих легионеров, если бы не подоспевший на помощь Трофиму Филагрий.
olshananaeva: (Default)
- Значит, вот такие дела, - шепотом рассказывал уже остывший от военного пыла, но гордый, как никогда, Трофим Агриппу. – Хозяин в плен взял начальника ихнего, трибуна Британского легиона. Теперича вот трибун в себя пришел, он его перевязал и расспрашивать изволит… а сам-то, бедняга, как страдает от своей раны-то… но виду не подает… благородно воспитан, не то что Митродор.
- А на каком языке они разговаривают? – с глубоко уважительной, несоизмеримой с прежней интонацией, задал ему вопрос Агрипп. – На британском, поди?
- Нет, на латыни. Хозяин сразу стал с ним на латыни говорить. Прям и говорит ему: «Quod nomen est tibi?». А тот ему – «Diomedus vocor». Диомедус, значит. Да, хозяин в этом варварском наречии силен! Он и с императором Констанцием только по-латыни и разговаривает в Новом Риме…
- А ты кто? – тем временем поинтересовался у Кесария раненый трибун Британского легиона.
- Кесарий, архиатр Сирийского легиона.
- О, благие боги! Врачишка взял меня в плен…
- Раз мы уж заговорили о врачах и блистательном искусстве медицины – то позволь спросить тебя, Диомид – как твоя голова? – задал вопрос Кесарий.
- Да ты здорово меня приложил, - честно и прямо сказал огромный трибун.
- Да и ты в долгу не остался, - заметил архиатр.
olshananaeva: (Default)
- Как я тебе благодарна, Кесарион, что ты тогда со мной поехал! Я бы не справилась с ними двумя...как вспомню, сердце кровью обливается. Ладно, мой-то - он упрямый, как осел, но твой Грига... как Василий мог заставить его тащить эту тележку? Своего лучшего друга? И это - после восьми лет в Афинах? Стать огородниками и золотарями?
- А с чем тележка была? - живо заинтересовался Рира.
- С навозом, - прервал молчание младший брат Григория.- Тащит, бедный, из сил выбивается, на лице улыбка - я сначала думал, это оттого, что он нас заметил, а, оказывается - нет, ему просто нравилось, что Василий придумал тачки возить на себе, а не на ослах. Это, оказывается, великая аскеза и философия.
- Это очень по-философски, - подтвердил Рира, выковыривая имбирную начинку из лепешки.
- И тут он замечает нас - улыбка исчезает, на лице страх. Понял, что счастливые деньки позади и его увезут в родной дом, где уж навоз-то не повозишь всласть. Василий ничего, кроме себя, как обычно, не замечает, и упорно везет свою тележку, обгоняет Григория, задевает его тележку - и она опрокидывается. Прямо на Григория.
- Фу-фу-фу! - скривился ритор.- Что за навоз-то был? Коровий? Человечий?
- Перестань, Рира! - ударила его по руке опахалом мать.
- Конский.
- Ах, Кесарион, ты рассказываешь - а мне сердце щемит... Как вспомню! Бедный Григорий! - сказала Эммелия.
olshananaeva: (Default)

Был поздний вечер, а застолье в саду Эммелии все продолжалось.
- Ты, Василий, лучше бы поел, а не строил планы завоевания Каппадокии и всей ойкумены, - дружелюбно убеждал брата Навкратий.
- Я ем, - кратко отвечал ему тощий пресвитер.
- Василий, а ты ешь акриды? – вдруг поинтересовался заскучавший было Рира. – Я бы наловил их тебе! Это очень постно – жуков всяких вкушать.
От неожиданности Крат закашлялся и отвернулся от стола, силясь проглотить то, что было у него во рту.
- Григорий, я уже объяснял тебе не раз, что акриды – это не жуки. Это сладкие медовые лепешки, - с достоинством ответил Василий.
- Ха-ха-ха! – закричал ритор. – Кто же, по-твоему, пек Предтече эти лепешки в пустыне? Мама ему, думаешь, приносила, как нашему Крату? Как ты считаешь, Кесарий?
- Отчего же ты, Василий, думаешь, что Предтеча не мог питаться сушеными акридами? – поинтересовался Кесарий.
- Потому, что это нечеловеческая пища. Это ошибка переписчика. Он добавил лишнюю йоту, - начал разъяснять Василий.
- Хитро ты вывернулся, Василий – лишь бы саранчу не есть! – захохотал Крат.
- Где бы нам найти такого переписчика и заслать его в стан к арианам, чтобы без йоты «омиусиос» писали? Тогда бы церковный раскол прекратился бы, наконец! – мечтательно вздохнул Рира.

Profile

olshananaeva: (Default)
Christiana sum. Christiani nihil a me alienum puto

January 2015

S M T W T F S
    123
456 78910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Syndicate

RSS Atom

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 22nd, 2025 08:22 am
Powered by Dreamwidth Studios