Christiana sum. Christiani nihil a me alienum puto

Проповедь митрополита Сурожского Антония (архив сайта "Град Петров"):
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Обращаясь к человеку, хотящему достичь совершенства, Спаситель сказал: "следуй за Мной".
В то время эти слова были просты.
Они значили – оставить все заботы, семью, работу, призвание, привычки и пойти вместе со Христом по дорогам Святой Земли, будучи свидетелем Его чудес, вслушиваясь в Его слова, делаясь до самых глубин Его учеником, и ожидая того, что будет еще впереди, о чем никто не знал, кроме Сына Божия, пришедшего в мир, чтобы жизнь Свою отдать за этот мир.
Но когда эти слова обращены к нам, что она значат?
Они не могут значить того физического телесного следования за Христом по путям и дорогам, но Христос нас зовет за Собой войти в вечную жизнь.
Когда ученики Иоанна Крестителя поставили Христу вопрос: где Ты живешь? Он ответил: Придите и посмотрите.
В земном смысле Он жил в какой-то хижине неподалеку от Иордана,
но в каком-то ином смысле, в том смысле, который покорил учеников раз и навсегда, Он, как говорится о Боге в Священном Писании, жил в Свете Неприступном, в глубинах Божества, в том Свете, который озаряет всякого человека, вступающего в мир и грядущего в мир.
И вот Господь нас зовет идти за Собой в эти глубины Богопознания, в эти глубины вечности и жизни.
Он Сам нам сказал: жизнь вечная – в том, чтобы познать Бога и Сына Его Иисуса Христа, жизнь в том, чтобы так с Ним соединиться, так неразлучно, так глубоко с Ним срастись, стать одно, чтобы мы могли сказать: моя жизнь – Христос.
Его учение,
Его пути,
Его мысли,
Его чувства,
Его воля и
Его судьба – мои.
Я их принимаю на себя как крест, как воскресение, как смерть, и как жизнь, и как путь.
Вот что значит, следовать за Христом теперь. вслушаться в Его Божественное слово, которое очерчивает, указывает нам путь жизни.
И на этом пути во всем, сколько у нас есть сил, но изо всех наших сил, быть учениками Христа.
Но для этого, как и в древности, нужно освободиться от всего, что иначе делает нас рабами, связывает, не пускает в вечную жизнь.
Об этом каждый из нас должен подумать про себя, потому что у каждого из нас есть нечто, что он, хотя не на словах, хотя, не сознавая, может быть, того, предпочитает Богу.
Для этого надо глубоко всмотреться в себя и поставить перед собой вопрос:
вот если бы теперь встал передо мной Спаситель и сказал: оставь это, это единственная твоя преграда между тобой и вечной жизнью, что бы мы ответили?
Оставили бы?
Или сказали бы: не могу, Господи, прости.
Вот об этом нам надо подумать, потому что мы все призваны следовать за Христом во славу вечной жизни. Это наше призвание – воскреснуть духом, прежде чем мы воскреснем телом, и войти в тайну Божества, познать Бога, как говорит апостол Павел, подобно тому, как мы сами Им познаны, поклониться Ему всей жизнью, всем духом, всей истиной своей.
Аминь

(via ReRe)

Может быть, я пессимистически отношусь к нашему положению, но ведь мы не христиане. Мы исповедуем Христову веру, но мы из всего сделали символы. Вот мне всегда в душу ударяет наше богослужение на Страстной. Вместо креста, на котором умирает живой молодой Человек, – у нас прекрасное богослужение, которым можно умиляться, но которое стоит между грубой, жуткой трагедией и нами. Мы заменили крест – иконой креста, распятие – образом, рассказ об ужасе того, что происходило, – поэтически-музыкальной разработкой, и это, конечно, доводится до человека, но вместе с тем человеку так легко наслаждаться этим ужасом, даже пережить его глубоко, быть потрясенным и – успокоиться, тогда как видение живого человека, которого убивают, совершенно иное. Это остается как рана в душе, этого не забудешь, увидев это, никогда не сможешь стать таким, каким был раньше. И вот это меня пугает, – в каком-то смысле красота, глубина нашего богослужения должны раскрыться, надо прорвать его, и через прорыв в нашем богослужении провести всякого верующего к страшной и величественной тайне того, что происходит.

+++
Но что мне кажется еще страшнее, это то, что можно называться христианином и прожить всю жизнь, изучая глубины богословия, – и никогда не встретить Бога. Участвуя в красоте богослужения, будучи членом хора или участником служб, – никогда не прорваться до реальности вещей. Вот что страшно. У неверующего есть еще возможность уверовать, у псевдоверующего эта возможность очень затуманена, потому что у него всё есть: он может объяснить каждую деталь и богослужения, и Символа веры, и догматики, а вдруг оказывается, что Бога-то он и не встретил. Он успокоен. У Лескова, опять-таки, есть место, где об одном человеке говорится: “Представьте себе, он до Христа дочитался!” А собеседник говорит: “Ну, тогда нет никакой надежды его изменить”. Вот если бы могли через богослужение, через Евангелие, через всё, что у нас есть, действительно “дочитаться до Христа”, а не остаться по сю сторону... Я верующим стал через Евангелие и через живую встречу со Христом. Всё остальное пришло потом, и всё остальное для меня остается или прозрачным – не закрывает от меня того, что я пережил когда-то, – или я на это реагирую с острой болью: как можно на Страстной, например, петь с легкостью некоторые вещи, которые трагичны! Как можно, скажем, освящая Святые Дары, прислушиваться к музыке “Тебе благословим...”, а не дать себя нести этим пением в те страшные божественные глубины, где происходит освящение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы! Мне – я человек немузыкальный – вообще непонятно, как можно в эти моменты петь, мне кажется, что надо было бы, чтобы все оцепенели в созерцательном ужасе.

http://www.metropolit-anthony.orc.ru/sretenie/sret_bessilna.htm

...Когда молимся мы, не слышим ли мы в ответ, как пеpедает Исайя в шестой главе своего пpоpочества, что Бог восседает на Своем пpестоле и говоpит: Кого Мне послать?.. Часто ли нам случалось, любому из нас, услышав, даже как бы издали, из глубин совести, словно шепот, голос Божий, – часто ли нам случалось ответить: “Вот я, Господи, пошли меня! Пошли меня в сеpдцевину этой ситуации; я войду туда, я встану там, я пойду и останусь там, пока она длится. Не столько, сколько хватит моего теpпения, не до того момента, когда эта ситуация покажется мне слишком болезненной, – я останусь там до тех поp, пока обе стороны находится в ней, в солидаpности, от котоpой я не отpекусь”

Часто ли с нами так было? Не очень-то! Разве что вы бесконечно более выдающиеся люди, чем те, кого я встpечаю изо дня в день; я честно скажу от своего имени, как и от вашего: не часто… А тогда в чем же заключается наше заступничество? Где мы стоим? Тепеpь Бог мог бы задать нам вопpос: ты говоpишь, что не можешь молиться, потому что не знаешь, где Я? Я – в Гефсиманском саду; Я – там, где Меня пpибивают ко Кpесту; Я умиpаю, Я жажду; Я испускаю вопль всей тваpи, котоpую ты, человек, в особенности – ты, хpистианин, пpедал: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? Я умиpаю на Кpесте. А ты, – ты-то где?

«Мало кто в нашей среде является беженцем в том смысле, в каком тысячи и тысячи людей сейчас на Балканах являются изгнанниками и беженцами, и в том смысле, в каком поколение моих родителей и прародителей и моё поколение оказались беженцами, которым не было больше места на Родине, — им Родина грозила смертью, тюрьмой, лагерем; и которым не было гражданства, потому что государственным декретом мы были лишены даже права называться русскими.

И когда мы оказались на Западе — буду говорить об этой стране особо, но это относится ко всем странам, куда нас привела беда, — мы встретили братьев и сестёр. Мы встретили людей, которые сумели нас пожалеть, протянули нам руку помощи, которые нас не отвергли — и почему? Потому что у нас было общее наследие — вера во Христа. И потому что в каждой стране Запада были сонмы святых, которые с нами разделяли исконную христианскую веру, исповеданную равно Западом и Востоком, до разделения Востока и Запада. И так было изумительно дивно, видя храмы в этой стране, во Франции, в Германии, во всех странах Запада, узнавать имена святых, которые были западными святыми и которых мы почитали, не зная или забывая, что они западные, а не русские, славянские святые.

Мы вдруг оказались в окружении своих собственных святых, и мы могли на чужбине обращаться к своим, родным, молить о помощи, молить о защите, более того: радоваться о том, что у нас здесь многочисленная семья единоверцев, которые стоят у престола Божия и молятся о нас с состраданием, с любовью, с жалостью.

И с какой благодарностью мы оглядывались на людей, живущих в этой стране и в других странах Запада, думая, что эти люди, потому что они веруют в Христа, может быть, не совершенно одинаково с нами, но веруют не только словом, не только мыслью, но всей жизнью своей, сохранили нам память и продолжают чтить тех святых, которых мы на Родине чтили как бы издали. Как это было дивно! И поэтому в день, когда мы празднуем Всех Святых в земле сей просиявших, с какой благодарностью мы должны думать о бесчисленных людях, которые в течение истории здесь сохранили их память, чтили их память, учились у них, как быть Христовыми. И с какой благодарностью мы должны отнестись к этим святым.

И это меня побуждает сказать ещё нечто. Мы, христиане, друг от друга отделены; действительно ли мы разделены? Мне вспоминается, как некто (сейчас даже не помню кто) мне как-то говорил о христианском исконном единстве и последующем разделении и о том, чего мы ожидаем и к чему мы устремлены. Он говорил, что христианство похоже на лес. Все растения своими корнями уходят в землю, в ту же землю, в ту же почву; их питает та же самая жизнь, которую Господь вложил в эту землю. И потом вырастают стволы. И эти стволы уже идут параллельно; но куда они стремятся? Они все устремлены к свету, к солнцу, к небу; и хотя они разделены друг от друга расстоянием, однако они все исходят из единства корней и из единства своего устремления. И если только мы будем работать на то, чтобы это устремление было действительно, реально, то рано или поздно вершины деревьев соединятся, и будет единство, единство с одной стороны — глубин, с другой стороны — вершин. А пока — временное разделение, вызванное нашим недостоинством, нашей греховностью».

Жития

( Проповедь митрополита Антония в оригинале )

   Metropolitan Anthony of Sourozh
                SUNDAY OF THE PRODIGAL SON
                      19 February 1984
                          ----

In the name of the Father, the Son and the Holy Ghost.

Time  and  again  I  have  occasion  to  preach  on the Parable of the
Prodigal Son, on the story of the Publican and the Pharisee, and every
time I notice how easy it is for me - not in fact, not in reality, but
in  imagination - to identify with the sinner who has found his way to
God,  with  the  publican  who stood broken-hearted at the gate of the
church,  unable  to  walk even into the holy space of God, or with the
prodigal   son,   who   in   spite  of  grievous  sin,  of  incredible
insensitiveness, of cruelty, still found his way home.

And  how  rarely  I  was  touched  to  the quick by the destiny of the
pharisee, by the destiny of the elder son - yet, God condemned neither
of  the  two.  About the publican He said: And this man went home more
forgiven,  more  blessed  than  the other one. He did not say that the
pharisee  went  without the love of God accompanying him, that God was
forgetting his faithfulness, his sense of dutiful obedience.

And again today we find ourselves face-to-face with the elder son. All
his  life  he  had lived side-by-side with his father, all his life he
had  made  his  father's  interests  his concern - he had worked hard,
faithfully,  forgetful of self, without paying attention to tiredness,
without  claiming  any  reward just because he felt it was right to do
so.  There  was  something  indeed  lacking  in  him  -  a  warmth,  a
tenderness,  a  joy in his father. But there was one thing which is so
impressive  in  him  - his faithfulness; in spite of the fact that his
heart  was  not aglow, he remained faithful. In spite of the fact that
he  received  no  visible  reward  or  no  visible  acknowledgement he
remained faithful, he worked, as he says - he slaved.

How  hard we are when we think of him as of one who deserves little of
our  sympathy;  but how few of us are capable of being so faithful, so
perfectly  and steadily obedient to the call of duty as he was when we
are  not met with recognition, do not hear a word of encouragement, do
not  receive  the  slightest  reward  because,  as the father did with
regard  to  the elder son, those who surround us, those whom we serve,
for  whom we slave perhaps, those whose interest is at the very centre
of  our  life, take it for granted. Isn't it natural? Isn't he my son?
Isn't  he my father? Isn't he my brother? Isn't he my spouse? Isn't he
my  friend?  Doesn't all this imply total, unlimited devotion which is
its own reward?

How  cruel  we  are so often to the people who surround us and who are
put  by  us  in  the  position of the elder son - never recognised and
always expected to do the right thing unflinchingly and perfectly .

Indeed,  the  prodigal  son had warmth, the prodigal son had come back
broken-hearted,  he was ready to become new, while the other one could
only  go  on,  plod  on  with  his stem faithfulness; unless - unless,
confronted  with  the father's compassion, he understood what it meant
that his younger brother had been truly dead and had come to life, had
been truly lost and was found.

Let  us think of ourselves. We, all of us, have someone around us whom
we  treat  with  the  same  coldness  with which we think of the elder
brother;   but   also  all  of  us  have  someone  whom  we  treat  as
contemptuously  and  harshly  as the elder brother treated his younger
brother  whom  he  had  written off, who was no brother to him; he had
been  unfaithful  to  their father, he was unforgivable. And yet, here
was  the  father, the victim of the son's rejection, light-mindedness,
cruelty, who forgave wholeheartedly and tenderly.

Let us find our own place in this tragic and beautiful parable because
then  we  may  find our way, either out of being the elder son, though
perhaps  so  much  less  dutiful,  so  much  less honest, so much less
devoted to the interests of our father, our friends, our relatives; or
else  perhaps,  can  we  find in our heart a creative sympathy for the
younger  son  and learn from him first that there is never a situation
out  of  which  a  honest repentance, a turn-about cannot bring us and
that  there  is one at least - God - and probably one person, or many,
who  are  ready  to  receive us, redeem us, restore us and allow us to
begin a new life together - father, younger and elder brother. Amen.

                          ----
 * All texts are copyright: Estate of Metropolitan Anthony of Sourozh

3rd  International  Conference  dedicated  to  Metropolitan Anthony’s
legacy  in Moscow, September 23-25, 2011
          http://www.mitras.ru/eng/eng_conf3mow.htm

           Metropolitan Anthony of  Sourozh Library
                   http://www.mitras.ru/eng/

Митрополит Антоний Сурожский
ХРИСТИАНИН

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Из сегодняшнего Евангельского чтения с какой силой и ясностью

выступает то, что составляет христианина, что характеризует его

и что чуждо ему.

Христианин, это человек, который от Бога научился любить так,

как на земле никто любить не может. Христос нам говорит: если вы

будете любить тех, кто вас любит — чем вы отличны от других?

Если вы будете давать тем, от кого вы ожидаете что бы то ни было

в ответ, — чем вы отличаетесь от язычников? Любите врагов ваших,

благотворите тем, кто вас ненавидит, давайте, не ожидая ничего

взамен, и тогда вы будете подобны вашему Небесному Отцу, Который

дает и неблагодарным и злым.

Христианин отличается от других не богослужением, не тем, как он

внешне молится, не какой бы то ни было внешней формой, а

внутренним содержанием, богоподобностью своей любви — и вне

этого нет христианина. Св. Ефрем Сирин говорит: Не заключай

своей молитвы в одни слова, путь вся твоя жизнь, всякое твое

действие будет богослужением, т.е. прославлением Бога и

служением Богу. Прославлением Бога — Евангелие тоже об этом

говорит: пусть люди видят дела ваша и прославят Отца вашего,

Который на небесах; и служением Богу, Который стал человеком,

служением посильной, непобедимой, ни с чем не сравнимой любовью

к людям, для того, чтобы вновь принести в холодный, потемневший,

чужой Богу мир любовь непостижимую, ту любовь, которую человек

сам в себе не находит, но которой он может научиться и

приобщиться.

Примем эти слова Христовы к сердцу. Не благочестие делает

христианина, а любовь, не те или иные поступки делают

христианина, а любовь — но любовь особенная, любовь, подобная

Божией, любовь, которая готова идти на любые жертвы себя и

своего ради того, чтобы другому стало светло и Жизнь вошла бы в

его жизнь. Если будем так жить, то мы найдем и путь к молитве, и

путь к поклонению Богу, потому что Он будет родной, потому что

беседа с Ним будет естественная. Господь Дух Святой в наших

сердцах будет Сам воздыханиями неизреченными возносить молитвы

наши к Богу и сделает нас детьми Божиими в том смысле, который

нам позволит Его, Господа, назвать Отцом, став живыми членами

Тела Христова. Без этого — врозь, порознь — мы не христиане, без

этого наша община — не христианская община. Мы призваны быть

Христовыми, друг друга принимать, как нас принял Христос. А на

земле быть перед всеми явлением того, что может сделать Бог с

людьми, которые Ему поверят и отдадутся в Его руки, чтобы Он из

них сделал общество, подобное таинственному Троическому Обществу

— Богу Единому во Святой Троице. Аминь.

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.


http://www.bible-center.ru/note/20070406/orth;jsessionid=361b6v9doazm

Сегодня - день памяти отца Антония Сурожского, пастыря доброго.


….Ученики на ладье, на деревянном легком
судне отправились через море. Море казалось тихим, спокойным, а ночью
разразилась буря, поднялись волны, ветер стал гнать воду в их ладью, и
они почувствовали, что погибают.

И в этот момент, перед ними, в сердцевине этой бури стал Христос: не
где-то на берегу, в верном месте, но именно в том месте, где вся сила
бури сосредоточилась. Он встал, не подверженный бурям, победитель
бури, если только Он захочет ей приказать. Как в другом случае
Евангелия Он сказал волнам и морю: Успокойся! — и буря перестала.

Но апостолы не могли поверить, что Бог может быть в самой сердцевине
той бури, которая их так испугала, и которая может их разрушить,
погубить навсегда, навсегда — т. е. во времени, в истории. И они
подумали, что это призрак, что это не может быть Он, что где Бог, там
должен быть не только покой, но для них самих безопасность.

Сегодня мы читали о насыщении толпы Христом. И чаще всего у отцов
Церкви и у духовных писателей читаешь об их чувстве изумления о
милосердии Божием и о власти Бога, Который мог напитать столько народа
столь малым, Который мог творить чудеса в мире, таком Ему чуждом,
когда хоть искра веры, хоть трещинка в броне нашего неверия позволяла
Ему действовать.

При чтении сегодня этого евангельского отрывка меня по-новому поразили
слова Христа. Ученики обращаются к Нему, чтобы Он отослал толпу,
потому что день на исходе, ближайшие селения далеко, люди ослабеют на
пути от усталости и ночных сумерек, если останутся дольше: а ведь они
не ели весь день, вслушиваясь в животворящее слово Христово.

И вот Христос говорит ученикам: Нет, им не нужно уходить, дайте вы им
есть... Но как они могут накормить такую толпу людей, мужчин, женщин и
детей, у них всего-то пять хлебов и две рыбки? И тут — вызов Христа
ученикам и вызов Христа нам. Да, в каком-то смысле один только Бог
может совершить это чудо, но только если мы со-действуем этому чуду
открытостью нашего сердца и открытостью наших рук, вложив в чудо всё,
что у нас есть. Христос не сказал ученикам: Сберегите то, что вам
нужно самим, и отдайте остальное, отдайте другим то, что останется; Он
сказал: Возьмите всё, что у вас есть, и отдайте всё.

Антоний, митрополит Сурожский

http://www.mitras.ru/serm.htm

Я помню одного миссионера, иподиакона патриарха Тихона, который в России проповедовал в начале революции; он говорил: когда споришь с неверующим, не говори против него, потому что он захочет себя защитить и будет всеми силами тебе перечить и закрываться от той истины, которую ты провозглашаешь. Говори выше его, чтобы высота и красота того, что ты говоришь, его пленила и чтобы он к ней устремился.

Антоний, митрополит Сурожский