![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
olshananaeva- Это тебя прислал Фалассий? – удивленно спросил Кесарий.
Юноша кивнул, судорожно прижимая руки к груди.
- Тебя о д н о г о?
- Да, - пробормотал иеревс, протягивая письмо архиатру.
Хмурясь все больше и больше, Кесарий читал ровные строчки, выведенные рукой Ии. Даже воск дощечки источал тяжелый запах ее приторно-сладких духов. Он снова посмотрел на юношу – тот кусал до крови губы. В его глазах, с расширенными, словно от боли, зрачками, стояли слезы.
- Я думал, он Гипподама пришлет, - проговорил Кесарий.
- Он не пошлет Гипподама! – вскрикнул юноша пронзительно, словно под ударом бича. – Как же! Гипподам – его племянник, он не поедет в зачумленный город! И никто из асклепейона не поедет! У них отцы… а меня послали сюда – умирать! Чтобы не мешал им там!
Он упал на колени, вцепившись худыми длинными пальцами в волосы, и затрясся от судорожных рыданий.
- Послушай, - строго сказал Кесарий, приподнимая его, словно соломенную куклу, - прекрати это.
- Я не хочу… не хочу умирать! Не хочу! – кричал молодой человек, вырываясь из рук Кесария. – Не хочу умирать!
Кесарий сильно встряхнул его.
- Прекрати!
Что-то в его голосе заставило несчастного замолчать. Он беззвучно раскрывал рот, не произнося ни звука – как умирающая рыбешка.
Кесарий почти швырнул его на кушетку.
- Как тебя зовут… помощник? – спросил он.
- Эвпл, - не сразу вымолвил иеревс.
- Эвпл-епископ? Старый знакомый! Как же я тебя не узнал!
Это было неудивительно – этот Эвпл, с искаженным от страха и отчаяния лицом, был совсем не похож на юношу-асклепиада, оценивавшего пульс Аппианы.
- Кесарий врач… - прошептал Эвпл, поднимая на архиатра полные безнадежности глаза. – Что вы тут делаете? В Халкидоне? Вы же…вы же сосланы?
- Умереть вот собрался, - ответил Кесарий, щедро наливая в чашку сирийский нард.
- Вас… вас нарочно сюда прислали? – спросил шепотом Эвпл. – Вместо казни? Император?
- Нет, я сам, - сказал Кесарий, садясь рядом с ним и протягивая ему чашку. – Кому-то ведь надо остановить поветрие. Пей.
Зубы Эвпла стучали по обожженной глине, пока он пил.
- Ты уедешь завтра на рассвете. Я напишу запрос Фалласию, чтобы мне прислали Гипподама и старших иеревсов. А ты возвращайся… Шутки мне тут Фалассий шутить решил. Телесфора присылать. Еще бы грудного младенца на помощь прислал.
- К-как – уеду? – заикаясь, спросил Эвпл. – К-куда?
- В Потамей, в асклепейон.
Юноша, икнув, вцепился в хитон Кесария.
- Оставайся здесь. Приляг. На рассвете я вернусь и прикажу отправить тебя назад, через оцепления. Оставайся здесь, жди меня. Поешь, если голоден, - он кивнул на поднос с едой. – А мне пора делать ночной обход города.
+++
Среди ночных костров, озарявших красноватым пламенем ночные улочки Халкидона, быстро шел, почти бежал, человек. По его тунике можно было догадаться, что он – раб какого-то богача, а по запыленному и порванному плащу – понять, что он издалека.
- Кесарий иатрос! Кесарий иатрос!
Вестник отдал архиатру послание и, склонив голову, стал поодаль. По его лицу беспорядочно метались багряные отсветы пламени. Кесарий вскрыл печать с причудливой монограммой Митродора и стал читать, но после первых строк оторвал глаза от дощечки из посеребренного бука и сказал рабу:
- Подойди к солдатам – скажи, что я велел тебя накормить и дать ночлег.
Раб медленно, как во сне, покачал головой. Под его глазами лежали глубокие тени, осунувшиеся щеки покрывала щетина. Немудрено, что Кесарий не узнал с первого взгляда в этом изможденном человеке холеного секретаря Митродора – Маманта.
- Что, Митродору нужен срочный ответ? – проговорил недовольно Кесарий, продолжая чтение.
«… и я решил, друг мой Кесарий, после возвращения с ратных подвигов, удалиться в уединенное место и предаться философии и размышлениям о божественном в моем каппадокийском имении на берегу быстроструйного Ириса. Думаю, что ты не откажешь мне в дружеском общении, навещая меня и рассказывая о вашей философии, так как, при ближайшем рассмотрении, в ней есть воистину нечто высокое и благородное. Думаю, что мне, как философу, следовало бы во все это вникнуть поглубже. Еще раз прости меня за все те злострадания, которые тебе пришлось пережить из-за моего неразумного усердия ради твоей славы – клянусь, в этом было лишь выражение дружеской любви и никакого злого умысла! – и которые сделали тебя совершенным философом, воистину мужем божественным. Должен сказать тебе, что, когда ты стоял перед императором в Каппадокии, от лица твоего исходил свет, который виден был не только мне, но и верному слуге моему Маманту. Отныне он поступает в твое распоряжение, как ты о том просил меня часто в далекие беззаботные дни. Пусть его присутствие у тебя станет залогом моей дружбы к тебе, дорогой мой Кесарий!»
- Думаю, что с ответом вполне можно подождать до утра, - сказал Кесарий, поворачиваясь к Маманту.
- Нет, - прошептал бывший секретарь Митродора.
- Что?! – возмущенно переспросил архиатр. – Митродор хочет ответа на свою писанину немедленно?! У меня что, дел других нет? Чума в Халкидоне!
- Нет, господин мой, - вымолвил Мамант и языки пламени осветили его усталые, потухшие глаза. – Ответ не нужен.
- Как – не нужен? – растерялся архиатр.
- Хозяин… на Ктесифонской переправе… холодная вода, ледяная… ему стало плохо с сердцем… - раб по-стариковски затряс головой. – Он утонул.
- Мамант! – воскликнул Кесарий, словно споря.
Раб стоял перед ним, бессильно опустив руки.
- Мамант… - архиатр порывисто обнял его. Секретарь заплакал навзрыд.
- Ты смертельно устал, Мамант, - проговорил Кесарий. – Вот, возьми это, - он написал несколько слов на чистой вощеной табличке. Иди. Ступай. Тебя накормят и уложат спать. Митродор велел мне заботиться о тебе. Завтра с утра… нет, днем… в-общем, когда выспишься, приходи ко мне. Я напишу тебе вольную.
- Господин Кесарий… мой хозяин… я хотел сказать, мой бывший хозяин, Митродор… он любил вас… не держите на него зла.
- Не держу, мой добрый Мамант. Ступай, отдохни с дороги.
- Как я хотел бы умереть, - прошептал Мамант, уходя в озаряемую кострами ночь Халкидона.
Кесарий медленно поднял оброненное письмо. Кто-то осторожно дотронулся до его плеча.
- Эвпл!
- Кесарий иатрос, - юноша-асклепиад смотрел на него преданными глазами, в которых мешались восхищение и страх. – Кесарий иатрос! Можно… можно мне не возвращаться в асклепейон? Я хочу умереть здесь. С вами. Я уже и волосы остриг, как вы.
Кесарий положил ему руку на плечо, и, склонившись, заглянул в глаза юноши.
- Не бойся, - сказал он и тихо улыбнулся. – Мы не умрем.
Юноша кивнул, судорожно прижимая руки к груди.
- Тебя о д н о г о?
- Да, - пробормотал иеревс, протягивая письмо архиатру.
Хмурясь все больше и больше, Кесарий читал ровные строчки, выведенные рукой Ии. Даже воск дощечки источал тяжелый запах ее приторно-сладких духов. Он снова посмотрел на юношу – тот кусал до крови губы. В его глазах, с расширенными, словно от боли, зрачками, стояли слезы.
- Я думал, он Гипподама пришлет, - проговорил Кесарий.
- Он не пошлет Гипподама! – вскрикнул юноша пронзительно, словно под ударом бича. – Как же! Гипподам – его племянник, он не поедет в зачумленный город! И никто из асклепейона не поедет! У них отцы… а меня послали сюда – умирать! Чтобы не мешал им там!
Он упал на колени, вцепившись худыми длинными пальцами в волосы, и затрясся от судорожных рыданий.
- Послушай, - строго сказал Кесарий, приподнимая его, словно соломенную куклу, - прекрати это.
- Я не хочу… не хочу умирать! Не хочу! – кричал молодой человек, вырываясь из рук Кесария. – Не хочу умирать!
Кесарий сильно встряхнул его.
- Прекрати!
Что-то в его голосе заставило несчастного замолчать. Он беззвучно раскрывал рот, не произнося ни звука – как умирающая рыбешка.
Кесарий почти швырнул его на кушетку.
- Как тебя зовут… помощник? – спросил он.
- Эвпл, - не сразу вымолвил иеревс.
- Эвпл-епископ? Старый знакомый! Как же я тебя не узнал!
Это было неудивительно – этот Эвпл, с искаженным от страха и отчаяния лицом, был совсем не похож на юношу-асклепиада, оценивавшего пульс Аппианы.
- Кесарий врач… - прошептал Эвпл, поднимая на архиатра полные безнадежности глаза. – Что вы тут делаете? В Халкидоне? Вы же…вы же сосланы?
- Умереть вот собрался, - ответил Кесарий, щедро наливая в чашку сирийский нард.
- Вас… вас нарочно сюда прислали? – спросил шепотом Эвпл. – Вместо казни? Император?
- Нет, я сам, - сказал Кесарий, садясь рядом с ним и протягивая ему чашку. – Кому-то ведь надо остановить поветрие. Пей.
Зубы Эвпла стучали по обожженной глине, пока он пил.
- Ты уедешь завтра на рассвете. Я напишу запрос Фалласию, чтобы мне прислали Гипподама и старших иеревсов. А ты возвращайся… Шутки мне тут Фалассий шутить решил. Телесфора присылать. Еще бы грудного младенца на помощь прислал.
- К-как – уеду? – заикаясь, спросил Эвпл. – К-куда?
- В Потамей, в асклепейон.
Юноша, икнув, вцепился в хитон Кесария.
- Оставайся здесь. Приляг. На рассвете я вернусь и прикажу отправить тебя назад, через оцепления. Оставайся здесь, жди меня. Поешь, если голоден, - он кивнул на поднос с едой. – А мне пора делать ночной обход города.
+++
Среди ночных костров, озарявших красноватым пламенем ночные улочки Халкидона, быстро шел, почти бежал, человек. По его тунике можно было догадаться, что он – раб какого-то богача, а по запыленному и порванному плащу – понять, что он издалека.
- Кесарий иатрос! Кесарий иатрос!
Вестник отдал архиатру послание и, склонив голову, стал поодаль. По его лицу беспорядочно метались багряные отсветы пламени. Кесарий вскрыл печать с причудливой монограммой Митродора и стал читать, но после первых строк оторвал глаза от дощечки из посеребренного бука и сказал рабу:
- Подойди к солдатам – скажи, что я велел тебя накормить и дать ночлег.
Раб медленно, как во сне, покачал головой. Под его глазами лежали глубокие тени, осунувшиеся щеки покрывала щетина. Немудрено, что Кесарий не узнал с первого взгляда в этом изможденном человеке холеного секретаря Митродора – Маманта.
- Что, Митродору нужен срочный ответ? – проговорил недовольно Кесарий, продолжая чтение.
«… и я решил, друг мой Кесарий, после возвращения с ратных подвигов, удалиться в уединенное место и предаться философии и размышлениям о божественном в моем каппадокийском имении на берегу быстроструйного Ириса. Думаю, что ты не откажешь мне в дружеском общении, навещая меня и рассказывая о вашей философии, так как, при ближайшем рассмотрении, в ней есть воистину нечто высокое и благородное. Думаю, что мне, как философу, следовало бы во все это вникнуть поглубже. Еще раз прости меня за все те злострадания, которые тебе пришлось пережить из-за моего неразумного усердия ради твоей славы – клянусь, в этом было лишь выражение дружеской любви и никакого злого умысла! – и которые сделали тебя совершенным философом, воистину мужем божественным. Должен сказать тебе, что, когда ты стоял перед императором в Каппадокии, от лица твоего исходил свет, который виден был не только мне, но и верному слуге моему Маманту. Отныне он поступает в твое распоряжение, как ты о том просил меня часто в далекие беззаботные дни. Пусть его присутствие у тебя станет залогом моей дружбы к тебе, дорогой мой Кесарий!»
- Думаю, что с ответом вполне можно подождать до утра, - сказал Кесарий, поворачиваясь к Маманту.
- Нет, - прошептал бывший секретарь Митродора.
- Что?! – возмущенно переспросил архиатр. – Митродор хочет ответа на свою писанину немедленно?! У меня что, дел других нет? Чума в Халкидоне!
- Нет, господин мой, - вымолвил Мамант и языки пламени осветили его усталые, потухшие глаза. – Ответ не нужен.
- Как – не нужен? – растерялся архиатр.
- Хозяин… на Ктесифонской переправе… холодная вода, ледяная… ему стало плохо с сердцем… - раб по-стариковски затряс головой. – Он утонул.
- Мамант! – воскликнул Кесарий, словно споря.
Раб стоял перед ним, бессильно опустив руки.
- Мамант… - архиатр порывисто обнял его. Секретарь заплакал навзрыд.
- Ты смертельно устал, Мамант, - проговорил Кесарий. – Вот, возьми это, - он написал несколько слов на чистой вощеной табличке. Иди. Ступай. Тебя накормят и уложат спать. Митродор велел мне заботиться о тебе. Завтра с утра… нет, днем… в-общем, когда выспишься, приходи ко мне. Я напишу тебе вольную.
- Господин Кесарий… мой хозяин… я хотел сказать, мой бывший хозяин, Митродор… он любил вас… не держите на него зла.
- Не держу, мой добрый Мамант. Ступай, отдохни с дороги.
- Как я хотел бы умереть, - прошептал Мамант, уходя в озаряемую кострами ночь Халкидона.
Кесарий медленно поднял оброненное письмо. Кто-то осторожно дотронулся до его плеча.
- Эвпл!
- Кесарий иатрос, - юноша-асклепиад смотрел на него преданными глазами, в которых мешались восхищение и страх. – Кесарий иатрос! Можно… можно мне не возвращаться в асклепейон? Я хочу умереть здесь. С вами. Я уже и волосы остриг, как вы.
Кесарий положил ему руку на плечо, и, склонившись, заглянул в глаза юноши.
- Не бойся, - сказал он и тихо улыбнулся. – Мы не умрем.