Исцеление и монахи - 1
Jun. 29th, 2011 10:24 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
olshananaevaУдивительная традиция, в которой человек ощутил – глубинным, религиозным чутьем, которое трудно поддается выражению словом, и поэтому может быть названо инстинктом – ощутил, что перед Богом надо себя ограничивать, умалять. Не потому, что Бог просто велик. Не потому, что человек так мал. Не потому, что у Бога можно так что-то выманить и получить, как крючки без удочки, «вымоленные» Гекльберри Финном. Нет – это иное, стояние на земле святой без обуви, обнажение от всякого дара Божия, отказ от того, чтобы «есть и пить».
Это – древняя традиция, и письменно фиксироваться она начинает очень поздно, со времен Илии, который и стал покровителем всех монахов всех веков.
…На стене в подмосковном храме в Рождествено, там, где упокоился священник и врач Алексей Грачев, на южной стороне, высоко, при самом входе в храм, есть фреска. На ней изображена трапеза – Илия сидит во главе стола с вдовой из Сарепты Сидонской и ее сыном. Илия прекрасен в изумрудных ризах Духа пророков, и вдова в красно-синих ризах – одесную его за трапезой, которую она приготовила, чтобы съесть ее втроем - с сыном и чужеземным странником – и умереть. А отрок, в белой крещальной рубашке, восседая на сопрестолии- троне «веселыми ногами» одновременно шагает к трапезе.
Позже преп. Иоанн Лествичник напишет, что ноги изображают делание и созерцание . Но ныне отрок – живой, ибо избавлен от смерти голодной, к которой уготовила его мать его, раздавая все чужим и странникам, пришельцу от другого, враждебного народа, Илии. И мать его – в ризах Нового Завета, ибо совершила дела, предваряющие заповедь Христову о любви. И странник Бога, не нашедший приют в своей земле, нашел приют в Сидоне, у вдовы, у женщины без мужа.
И здесь, на чужой земле, он, Илия, с которым Бог Израилев, вкушает хлеб пришельца, вдовы и сироты – вкушает не в смерть, а в жизнь, и живы будут те, кто обречены умереть.
Это – словно парная икона Эммауса, прикровенное изображение грядущих Христовых таин. Здесь двое за трапезой познают Бога Израилева. И се – Илия в живоносном огне возносится силой Божией над ними, церковью от язык и ее чадами, на колеснице - на самой верхней фреске над сидонской пра-евхаристией…
Символ всей ветхозаветной аскезы – Илия. Но только ли ветхозаветной? С самых дальних времен человек ограничивал себя, умалял пред лицом Божиим – в стремлении обрести большее, он понимал, что должен отдать все, чем заняты его руки, руки его души, руки его помыслов. Вспоминается рассказ митрополита Антония о том, как зажатые в кулаке дорогие швейцарские часы крадут у человека руку. Что же надо сбросить, отдать, выбросить, снять, чтобы Богу нашлось место?
Аскеза была и на средиземноморском западе, и на покоренном Александром Великим удивительном индийском Востоке. Гимнософист, следовавший за великим полководцем, и возможно, считавший его воплощением божества, сжег себя перед войсками Александра. Он заболел – и хотел совершить погребальный ритуал так, как положено, ибо его соплеменников с ним не было, и он был обречен на то, чтобы остаться без погребения - самая ужасная для индуса вещь!
И этот странный и страшный костер восточной аскезы навсегда запал в сердце греку-ребенку. И долго смотрели воины на гимнософиста, объятого огнем и превращающегося в пепел…
Но позже Эпиктет спокойно скажет своему хозяину-садисту: «видишь, я же говорил тебе – если ты продолжишь пытку в том же духе, ты сломаешь мне ногу – так оно теперь и случилось».
Стремление к исцелению было целью всего античного мира, это было тем знаменем, под которое собирали своих учеников философы.
"Напрасно учение того философа, который не избавляет душу от какого-либо недуга", говорил Эпикур.
«Кто крепок телом, может терпеть и жару и холод. Так тот, кто здоров душевно, в состоянии перенести и гнев, и горе, и радость и остальные чувства», - считал Эпиктет и добавлял:- «Врачую душу, а не тело: лучше смерть, чем позорная жизнь».
Сотерия, спасение, или, скорее, целение, сотворение целым – из распадающихся и гибнущих остатков несовершенного, умирающего, не-целого и не-цельного человека – вот что влекло сердца знатных юношей к философам, и это же влекло других таких же знатных юношей на помосты для казни и в амфитеатры во времена ранней церкви. Это же влекло юношей в пустыню.
«Мартирия продолжается!» Теснейшее единение с Христом Распятым и Воскресшим продолжается и осуществляется – Он грядет, маранафа, Господь наш – и грядет в Своем Царстве, которое уже здесь, но еще не вобрало в себя весь мир. Вокруг тайны Парусии, вокруг тайны пребывания «с вами, друзьями Моими» сосредоточено раннее монашество, ревностно хранящее жемчужину Евхаристии в мире христианнейших кесарей.
+++
Это – древняя традиция, и письменно фиксироваться она начинает очень поздно, со времен Илии, который и стал покровителем всех монахов всех веков.
…На стене в подмосковном храме в Рождествено, там, где упокоился священник и врач Алексей Грачев, на южной стороне, высоко, при самом входе в храм, есть фреска. На ней изображена трапеза – Илия сидит во главе стола с вдовой из Сарепты Сидонской и ее сыном. Илия прекрасен в изумрудных ризах Духа пророков, и вдова в красно-синих ризах – одесную его за трапезой, которую она приготовила, чтобы съесть ее втроем - с сыном и чужеземным странником – и умереть. А отрок, в белой крещальной рубашке, восседая на сопрестолии- троне «веселыми ногами» одновременно шагает к трапезе.
Позже преп. Иоанн Лествичник напишет, что ноги изображают делание и созерцание . Но ныне отрок – живой, ибо избавлен от смерти голодной, к которой уготовила его мать его, раздавая все чужим и странникам, пришельцу от другого, враждебного народа, Илии. И мать его – в ризах Нового Завета, ибо совершила дела, предваряющие заповедь Христову о любви. И странник Бога, не нашедший приют в своей земле, нашел приют в Сидоне, у вдовы, у женщины без мужа.
И здесь, на чужой земле, он, Илия, с которым Бог Израилев, вкушает хлеб пришельца, вдовы и сироты – вкушает не в смерть, а в жизнь, и живы будут те, кто обречены умереть.
Это – словно парная икона Эммауса, прикровенное изображение грядущих Христовых таин. Здесь двое за трапезой познают Бога Израилева. И се – Илия в живоносном огне возносится силой Божией над ними, церковью от язык и ее чадами, на колеснице - на самой верхней фреске над сидонской пра-евхаристией…
Символ всей ветхозаветной аскезы – Илия. Но только ли ветхозаветной? С самых дальних времен человек ограничивал себя, умалял пред лицом Божиим – в стремлении обрести большее, он понимал, что должен отдать все, чем заняты его руки, руки его души, руки его помыслов. Вспоминается рассказ митрополита Антония о том, как зажатые в кулаке дорогие швейцарские часы крадут у человека руку. Что же надо сбросить, отдать, выбросить, снять, чтобы Богу нашлось место?
Аскеза была и на средиземноморском западе, и на покоренном Александром Великим удивительном индийском Востоке. Гимнософист, следовавший за великим полководцем, и возможно, считавший его воплощением божества, сжег себя перед войсками Александра. Он заболел – и хотел совершить погребальный ритуал так, как положено, ибо его соплеменников с ним не было, и он был обречен на то, чтобы остаться без погребения - самая ужасная для индуса вещь!
И этот странный и страшный костер восточной аскезы навсегда запал в сердце греку-ребенку. И долго смотрели воины на гимнософиста, объятого огнем и превращающегося в пепел…
Но позже Эпиктет спокойно скажет своему хозяину-садисту: «видишь, я же говорил тебе – если ты продолжишь пытку в том же духе, ты сломаешь мне ногу – так оно теперь и случилось».
Стремление к исцелению было целью всего античного мира, это было тем знаменем, под которое собирали своих учеников философы.
"Напрасно учение того философа, который не избавляет душу от какого-либо недуга", говорил Эпикур.
«Кто крепок телом, может терпеть и жару и холод. Так тот, кто здоров душевно, в состоянии перенести и гнев, и горе, и радость и остальные чувства», - считал Эпиктет и добавлял:- «Врачую душу, а не тело: лучше смерть, чем позорная жизнь».
Сотерия, спасение, или, скорее, целение, сотворение целым – из распадающихся и гибнущих остатков несовершенного, умирающего, не-целого и не-цельного человека – вот что влекло сердца знатных юношей к философам, и это же влекло других таких же знатных юношей на помосты для казни и в амфитеатры во времена ранней церкви. Это же влекло юношей в пустыню.
«Мартирия продолжается!» Теснейшее единение с Христом Распятым и Воскресшим продолжается и осуществляется – Он грядет, маранафа, Господь наш – и грядет в Своем Царстве, которое уже здесь, но еще не вобрало в себя весь мир. Вокруг тайны Парусии, вокруг тайны пребывания «с вами, друзьями Моими» сосредоточено раннее монашество, ревностно хранящее жемчужину Евхаристии в мире христианнейших кесарей.
+++