Врач из Вифинии. Часть третья. Дельфос-Адельфос. Отрывок.

[olshananaeva]

- Тебя твой дядя наказывал? - спросил Кесарий.
- Дядя?... Да нет, - пожал плечами Каллист. – Ну, может пару раз за уши отодрал.
- За дело, надо думать?
- Один раз мы с Диомидом решили убежать на войну с парфянами…а второй раз…не помню… ах, да - пошли купаться в грозу, тайком.
- И за это – только за уши?! Твой дядя – человеколюбивейший и благороднейший человек!
- Он был противник наказаний детей. Любил цитировать Плутарха на этот счет, когда ему настоятельно советовали меня выдрать, наконец, - засмеялся Каллист.
- А мой папаша, наоборот, был сторонником Хризиппа. Хотя сомневаюсь, что он сам об этом догадывался. Как, впрочем, и о существовании Хризиппа. Помню, мы с Григой как-то в мяч играли. В саду. Грига мне мяч бросал, я отбивал. Тут он мне решил показать какую-то подачу, которую ему Кассий показал. Хвастался, что я ее точно не отобью. Я говорю – «отобью, подавай!». А отец вкушал свою постную трапезу на веранде. Вернее, только приготовился вкушать – ему только раб налил в блюдо чечевичную похлебку – вдруг, бац! – привет от Девкалиона! - к нему в блюдо мяч. Правда, сложная оказалась подача. Не отбил. Чего смеешься? – добродушно хлопнул Кесарий друга по плечу. – Чечевица горячая – во все стороны, раб – не дурак был – убежал прочь. Если бы я был один, я бы тоже не задержался – но у Григория подкосились ноги от страха. Я его тащу – а он ни с места. Отец выскакивает, все лицо в чечевице - с лысины и лба стекает - и кричит голосом всадника из Иоаннова Откровения: «Кто это сделал?!». Грига ни жив, ни мертв, смотрит на него, как смертник на арене на бешеного вепря, рот открыл, но сказать ничего не может. Тут я отодвигаю его за свою спину и говорю, как один из сорока мучеников: «Это я!»


- Ух ты! – воскликнул Каллист.
- Ух, что было дальше! – Кесарий встряхнул головой. – Папаша – меня в охапку, и давай драть, чем под руку подвернулось. Григорий на колени перед ним упал, рыдает, что это он, что я не виноват. А я, наоборот, молчу. Недавно про спартанцев прочел. Папаша не оценил спартанские добродетели, орет, что из меня все это упрямство выбьет. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы не моя кормилица. Она, как это увидала, помчалась к маме, и они вдвоем насилу отобрали меня у папаши. Это мне уже Грига рассказал, я не помню.
- Как жестоко, - покачал головой Каллист.
- Две недели в постели провалялся. Да у меня и до сих пор осталось несколько следов, пониже спины…
- А шрам… тоже оттуда? – осторожно спросил Каллист.
- Нет, ты что. Это другая история. Значительно позже. И без папаши. Я потом расскажу. Не сейчас.
- А Григорий… - спросил Каллист, чтобы заполнить неловкую паузу, - Григорий ведь старше тебя?
- На два года. Но он всегда слабенький был, с рождения. Раньше срока родился, болел все время. Мама с ним все время возилась, а когда я родился, меня кормилице отдали. У мамы молока не было – столько переживаний из-за Григи, да еще и папаша со своим характером. Так что я вырос на молоке кормилицы – она меня кормила и своего Абсалома. А Грига до сих пор хвастается, что только он из нас двоих питался молоком нашей матери.
Кесарий рассказывал, казалось, не Каллисту, а себе. Вспоминал вслух.
- Он впечатлительный, Григорий. После той расправы он от переживаний заболел, так мы вдвоем рядышком и лежали. Он плакал во сне, мне так жалко его было.
Кесарий медленно встал, скрестил руки на груди, склонил голову. Каллист невольно поднялся, стал рядом с ним. Они молча пошли по аллее среди цветущих мальв и ирисов. Кесарий молчал, словно раздумывая, рассказать другу какую-то тайну или воздержаться. Наконец, он проговорил:
- Как-то ночью…тогда…я проснулся… темно, светильник потух, няни нет. Григорий сопит во сне. Вдруг чувствую – на постели кто-то сидит. Мне не страшно стало – наоборот, очень сильно захотелось посмотреть. А поворачиваться больно же… Кое-как повернулся на бок - слезы из глаз выступили – и вижу… - он запнулся.
- Продолжай же, пожалуйста! – в непонятном волнении воскликнул Каллист.
- И вижу – это Он. Я сразу понял.
Кесарий смолк на мгновение, сглотнув. Потом, совладав с голосом, заговорил – тихо-тихо:
- Руку протянул – слезы мне вытирает… И свет такой… свет, свет… Как в полдень… нет, что я говорю… как сотня… тысяча полудней… я ничего не сказать не могу, только рот открыл – слова никакие не идут на ум… так хорошо… свет… Он говорит: «Милый мой младший братишка!» и по волосам треплет… как мама… а я вижу … на руках у Него… вот здесь…
Кесарий схватился за ствол кедра, словно боясь упасть.
- Следы… от гвоздей… знаешь? Но Он – живой… и свет, свет… что за свет… Я, наконец, говорю – «А Грига?» и за хитон Его схватил. Я решил, что мы сейчас с Ним пойдем, и хотел, чтобы и Григу взяли… А Он улыбнулся и Григория по голове погладил. Тот сопит, но тоже заулыбался во сне… я говорю – «вставай!»… и тут – все.
Кесарий перевел дух.
- Ничего не говори, слышишь? – быстро сказал он. – Ничего.
Каллист положил Кесарию руку на плечо. Они снова пошли по бесконечной аллее. Вечерело.
- Он … по-сирийски с тобой говорил? – спросил Каллист вдруг.
- Что? – не понял Кесарий.
- Ну, ты рассказывал…
- По-гречески, - растерянно ответил Кесарий. – Как мы с тобой говорим.
- А, - только и сказал Каллист.